Нарисуй мне дождь (СИ) - Гавура Виктор Васильевич "gavura"

Я достал и пересчитал все, чем располагал. У меня оказалось немного больше тридцати рублей, весь золотой запас до конца месяца. Заплатив по счету официантке, у меня осталось двадцать пять рублей и жменя мелочи. Мелочь я спрятал в карман, будет на проезд, занятия проводятся на институтских базах в разных концах города. В случае проигрыша, на ближайшие пятнадцать дней я оставался с горстью копеек, и рубля не наберется. Придется урезать расходы, как-нибудь перебьюсь. Двадцать пять рублей горбатой горкой я сложил перед собой на столе. Макса слегка заклинило, он, как завороженный никак не мог оторвать глаз от моих денег.

– Здесь двадцать пять. У вас наберется столько? – поинтересовался я. Все до копейки ребром, посмотрим, чья возьмет.

– Само собой! ‒ радостно откликнулся он

– Тогда, ставки на стол.

Макс откуда-то из-за пазухи вытащил внушительный ворох крупных банкнот, где было не меньше трех-четырех сотен, небрежно выхватил и положил рядом с кучкой моих комканых денег новой четвертак одной сиреневой купюрой.

– Позвольте уточнить, вы предлагаете сыграть в любую игру? ‒ поинтересовался я.

– В любую, да-ра-гой, в любую! – в добрейшей улыбке расплылся Макс, обнажив десна с редкими желтыми зубами, верный признак лживости. – В какую хочешь, на твой выбор.

Он мелко закивал головой, словно у него появился тик. Его голова при этом не возвышалась над плечами, а торчала перед бочкообразным торсом. Притворное добродушие Макаки было опасным, в любой момент оно могло завершиться дикой выходкой. Я был к этому готов. Знал такого же, похожий на золото латунный кастет придавал его кулаку убедительность кувалды. Висит теперь на гвозде в моем кабинете дома на чердаке. Подобные здоровяки не так уж и сильны, как кажутся на первый взгляд. Что ж, проверим, кто чего стоит.

– В таком случае, будьте любезны, поберегите свои карты для Буратино из страны Дураков. Раз вы такой завзятый игрок, сыграем. Бросим монету, проверим, кому из нас больше везет, ‒ я достал пять копеек, показал их ему с обеих сторон и предложил условия, – Выпадет орел, я забираю ваши деньги, решка – вы мои. Бросаем один раз и расходимся, без отыгрыша. Согласны?

Макс задумался, морщины на его покатом лбу обозначили тяжелое движение мысли, он вдруг разразился своим булькающим хихиканьем.

– Ты четкий парень, но так играть я не согласен! В карты, давай, а так – нема дурных.

Макс потерял ко мне интерес и, наконец отстал. Мне ничего больше не оставалось, как сознавать свою безупречность в отношении азартных игр. На небольшом возвышении для оркестра появилась местная джаз-банда в составе четырех человек: гитара, аккордеон, ударник и лысый скрипач в вязанной женской кофте. Они начали что-то наигрывать, но как-то отвлеченно, будто небрежно, темп их игры был какой-то необычный, казалось, они просто забавляются, играя абы как. Ударник задавал какой-то рваный волнующий ритм, аккордеонист, подхватив его, уводил куда-то в сторону, упрощая аккорды, а скрипач подыгрывал с лету и всегда в тему. Иногда его импровизации не соответствовали основной мелодии, они ломали ритм, звуки сталкивались, и появлялся изумительный рисунок, всего лишь новое созвучие. Эти перепады мелодии производили потрясающее впечатление. Жаль только, в каждой их импровизации звучала безнадега.

– Долго мы будем слушать эту вагинальную музыку? – со слезой и насмешкой в голосе спросила Ли. – Не могу больше переносить этот гнутый звук, и так на душе кошки скребут… Андрюша, сделай что-нибудь! – с наигранной капризностью потребовала она.

Я не сомневался, что и она была потрясена их исполнением, но дальше их слушать было нельзя, меланхолия, что жила в их музыке, могла сокрушить любое сердце.

– Слушаюсь, мой повелитель. Что ты желаешь? – поклонившись, и на восточный манер приложив руку к сердцу, спросил я.

– Пойди и закажи что-нибудь божественное, – жестом достойным Екатерины Великой она указала мне путь к музыкантам.

Я подошел к эстраде и вопросительно посмотрел на аккордеониста, он взглядом указал на ударника, видно тот у них держал банк. Ударник наклонился ко мне, продолжая отбивать довольно сложный ритм.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– У вас бесподобный скрипач, передайте ему, пожалуйста, поздравления от моей девушки. Вы не могли бы исполнить для нее что-нибудь… такое… – я замялся и не найдя слов, положил на стоящий рядом с ним стул рубль. – Что-то божественное, на ваше усмотрение.

Он улыбнулся и понимающе кивнул. Оркестр перестал играть, они недолго посовещались и вдруг, в тишине пустого ресторана что-то произошло. То зазвучала скрипка! А потом вступил их солист с аккордеоном. Голос у него был глуховатый, какой-то надтреснутый, казалось, будто он поет сам для себя, не думая, слушают его или нет, но его детски наивная песня сотворила чудо.

Ночь, туман-туман-туман, все темно кругом. Мальчик маленький стоит и просит об одном. Он стоит к стене прижатый и на вид чуть-чуть горбатый, И твердит на языке родном.

Танец любишь глазами, а на песню отзывается сердце. Но, чтобы песня брала за сердце, мало иметь голос, надо душу в нее вложить, ‒ петь о том, что пережил. Иначе звучит фальшиво, не в смысле вокала, а в отношении чувств. Мы танцевали, обнявшись в пустом зале, и сердца наши бились в такт, удар в удар! А с эстрады резала по живому скрипка.

Мой отец в бою неравном жизнь свою отдал, Маму из винтовки немец в гетто расстрелял. А сестра моя в неволе, сам я ранен в чистом поле И на веки зренье потерял.

Кто из вас осмелится описать музыку? Я! Она и сейчас звучит во мне. Незатейливая мелодия, бесхитростный текст, но меня потрясла глубина тех слов и верность выраженного в них отчаяния. А как рыдала скрипка, того не забыть, ‒ то плакало одинокое сердце, потерявшееся в мире людей.

Я молоденький мальчишка, мне шестнадцать лет. Я прошу у человека, дай ты мне совет: Как мне жить, где приютиться, где мне богу помолиться, Отчего не мил мне белый свет?

Мы напились в этом ресторане. Я и Ли, мы плясали до исступления. Мы доплясывались до полного отрешения, как дервиши, ‒ до разговора с Богом, до плечо к плечу с Богом. Так я чувствовал. Вот так!

Перед уходом, Ли в своих блестящих резиновых сапогах под барабанную дробь лихо отбивала чечетку вперемешку с гран батманами, припевая:

А я не мамина, А я не папина, А я на улице росла, А меня курица снесла…

Мне казалось, то пляшет ее Печаль. Когда-то великолепное, а теперь безнадежно заношенное платье, заштопанные чулки. Один глаз подведен, другой – размазался. И в самом деле, как мало ей надо. Всем довольна, не имея ничего. Ей достаточно этой изношенной одежды, ее удовлетворяет любая еда, неустроенный быт, но она не может без общения, ей нужны наши встречи, наши отношения, которые, кажется, продолжаются давным-давно, но у них нет прошлого и, к моему неизбывному страху, вряд ли возможно будущее.

– Эх, Андрюша, жить бы, как сам того желаешь! Так нет же, не дадут, «низ-з-зя»!

Она порывисто обняла меня, на миг прикоснулась своей щекой к моей.

– Давай отсюда уедем, рванем за буйки! Поедем туда, где можно дышать. Будем жить сами по себе, ни от кого не будем зависеть… – с надеждой и болью быстро заговорила она и осеклась, споткнувшись на полуслове. – Так нет же, опять-таки не дадут. Хорошо там, где нас нет. Везде одно и то же, горит оно всё огнем! – махнув рукой, она беспечно рассмеялась.