Занимательное дождеведение: дождь в истории, науке и искусстве - Синтия Барнетт

В романе «Всего хорошего, и спасибо за рыбу!», четвертом в цикле Дугласа Адамса «Автостопом по галактике», водитель грузовика по имени Роб Маккенна является богом дождя, но не знает об этом. «Он знал только одно – что его беспросветно унылые рабочие дни перемежаются мутными выходными, – пишет Адамс. – Тучи же, в свою очередь, знали только одно – что любят его и хотят всюду быть рядом с ним, чтобы он, не дай бог, не засох от безводья»[11].

Маккенна презирает дождь, но знаком с ним настолько близко, что создает шкалу из двухсот тридцати одной разновидности дождя. Разновидность 11 – «освежительная капель», 33 – «слабый, моросящий, дорога становится скользкой», 39 – «крупные капли». Грозы попадают в интервал от 192 до 213. Разновидность 127 – «синкопы по кабине». А меньше всего он любил номер 17 – «грязная бешеная барабанная дробь, когда дождь так сильно лупил по ветровому стеклу, что даже дворники включать было бессмысленно».

Эксцентричный дождевой вокабулярий с его перепадами и норд-остами связан с топкими литературными пейзажами Ирландии и Англии: Джонатану Свифту ставят в заслугу то, что в 1738 году он впервые сравнил дождь с «кошками и собаками», хотя еще столетием раньше английский драматург Ричард Бром использовал в диалоге о дожде сравнение с «собаками и хорьками». Некоторые лексикографы полагают, что в промозглую погоду обильные дожди вполне могли разносить по улицам и сточным канавам трупы утонувших собак и кошек, что и вдохновило Свифта на его жутковатую пасторальную пародию «Описание городского ливня».

«Кошки и собаки» кажутся практически обыденной вещью по сравнению с «дождем из юных сапожников» в Германии. В Дании ливень уподобляют подмастерьям обувщиков, в Греции – ножкам стульев, во Франции – веревкам, в Нидерландах – черенкам трубок, в Чехии – тачкам. Уэльсцы, у которых для дождя имеется больше двух десятков слов, любят говорить: старухи кидаются своими клюками. Похожий вариант используют люди, говорящие на африкаанс: старухи кидаются дубинками. Поляки, французы и австралийцы дружно сравнивают дождь с лягушками; сильный дождь в Австралии иногда называют душителем лягушек. Говорящие на испанском и португальском языках могут сказать: льет кувшинами. По неведомой причине португальцы также говорят, что льет жабьими бородами, а испанцы – Esta lloviendo hasta maridos, то есть дождит мужьями! Наверное, группа Weather Girls в своем диско-хите 1982 года It’s Raining Men имела в виду не совсем это.

На Британских островах о сильном дожде обыкновенно говорят, что он заряжает, мочит, льет как из ведра, лупит, поливает или хлещет. В Шотландии могут сказать, что дождь падает, нагоняет, топит или бьет по мостовой, а висящий в воздухе мягкий дождь обозначают специальными словами – smirr или haar. Легкий дождь называют моросящим. В Ирландии о непрерывной измороси говорят – «тихий день».

Лингвисты, изучающие диалекты на сыром Американском Юге, собрали более 170 характеристик дождя, который, как говорят местные жители, может лить сдержанно, переполнять бочки, двигать бревна, гасить костры, прорывать плотины и заливать картофельные грядки. Мой отец-южанин, описывая еще не начавшийся дождь, употребляет, похоже, сотни выражений – небо «пробует дождь», «хочет дождя» или «настраивается на дождь».

При таком языковом разнообразии странно, что во время научной революции бородатые метеорологи, решая, как измерять, классифицировать и характеризовать атмосферные явления, придумали для дождя всего несколько определений – легкий, умеренный или сильный, иногда ливневый или моросящий. Тучи заслуживают гораздо более изысканного лексикона, как и ветер.

Выразительной глобальной терминологией, относящейся к облакам, мы обязаны лондонскому метеорологу-любителю Люку Говарду, который в 1802 году предложил основанную на латыни классификацию, похожую, по его словам, на трактовку выражения лица у человека: облака «обычно столь же наглядно указывают на эти причины (дождя и других погодных явлений), как лицо – на состояние ума или тела».

Еще подростком Говард соорудил в родительском саду небольшую метеорологическую станцию с дождемером, термометром и недорогим барометром. Мать называла посыпанную гравием дорожку к этим приборам «тропой Люка». Дважды в день он непременно отправлялся туда и заносил в записную книжку данные об осадках, испарении, давлении, направлении ветра, максимальной и минимальной температуре. Отец не хотел, чтобы сын витал в облаках, и определил его учеником к аптекарю. Говард стал фармацевтом по профессии, но всю жизнь изучал метеорологию. Его перу принадлежат многочисленные работы об облаках и климате Лондона.

Предложенная Говардом классификация была похожа на используемую в ботанике и зоологии систему Линнея, основанную на латинском языке, чтобы ее могли легко воспринимать «ученые из разных стран». Он выделил три главных типа облаков: cirrus (перистые) – от латинского слова, означающего «волокно» или «волос»; cumulus (кучевые) – от латинского «куча» или «груда»; stratus (слоистые) – «слой» или «пласт». В свою классификацию Говард также включил промежуточные типы облаков, различные сочетания трех основных видов. Для дождевых облаков, которые он считал грозовой комбинацией перистых, кучевых и слоистых, он выбрал латинское слово nimbus – «туча».

Почти столетие спустя, в 1896 году, главные метеорологи мира собрались в Париже, чтобы отметить широко разрекламированный «год облаков» и выпустить общепринятую систему, основанную на терминологии Говарда. «Международный атлас облаков» до сих пор остается официальным руководством по идентификации, хотя со временем метеорологи сделали его несколько громоздким. В 1932 году они переквалифицировали выделенные Говардом дождевые облака, назвав их nimbostratus.

В списке 1896 года король облаков – вздымающийся cumulonimbus — значился под девятым номером. Именно поэтому, ощущая высшее блаженство, мы говорим, что находимся на девятом небе. Как рассказывает британский облачный энтузиаст Гэвин Претор-Пинни[12], ученые, к сожалению, изменили нумерацию во втором издании «Атласа», переместив могучие кучево-дождевые на десятую позицию. Но выражение «девятое небо» прижилось.

Сегодня описания, содержащиеся в «Международном атласе облаков», используют по всему миру и ученые, и педагоги начальных классов: cumulus сулят погожий день; тонкие дымчатые cirrus нередко предвещают перемену в погоде; низкие и плотные stratus приходят с мелким дождем. Такова уж природа науки, да и человеческая натура: систематизировать Землю общепонятными способами. Задолго до глобализации мы упорядочили наши страны на картах, нашу музыку в гаммах, наши географические координаты – в параллелях и меридианах. Всего через три года после того как Говард предложил свою номенклатуру облаков, офицер британских Королевских военно-морских сил Фрэнсис Бофорт разработал шкалу скорости ветра, позволяющую морякам оценивать ветер и его действие на корабельные паруса. Шкала Бофорта, адаптированная к современным морским судам, до сих пор известна во всем мире. Она с блестящей простотой передает всю сложность ветра, говорит мой пишущий о науке друг Скотт Хьюлер, который так увлекся ее поэтичной элегантностью, что написал об этой шкале целую книгу. Ноль баллов Бофорта – это «штиль», который описывается так: «дым поднимается вертикально». 1 балл – «тихий», от полутора до пяти километров в час: «Направление ветра заметно по относу дыма, но не по флюгеру». 12 по Бофорту – «ураган», «огромные разрушения».

И здесь налицо очевидная, хотя и никем не замечаемая проблема: человечество упорядочило ветра, облака, музыкальные гаммы и водочные градусы, но в этой стройной системе недостает одного важного звена. Среди столь многочисленных стройных классификаций у нас нет такого же всемирного языка для обозначения дождя. Нет поэтического лексикона, одинаково понятного капитанам кораблей и наблюдающей за небом детворе, нет стандартного мерила осадков, выпадающих на поразительно разнообразные дождемеры, какими пользуются ученые: суммарные осадкомеры, самоопрокидывающиеся устройства, весовые измерители с разнообразными конфигурациями и даже разными способами измерения улавливаемых осадков. И описание, и измерение дождя неизбежно приобретают местный, даже личный оттенок.

Почти все специалисты по атмосферным наукам, метеорологи и синоптики, с кем я беседовала о дожде, либо увлеклись осадками в детстве – глядя, как они проливаются с неба, отслеживая дождевой сток и наблюдая, как мокнет и покрывается лужами земля, – либо в раннем возрасте испытали некое яркое переживание, связанное с погодой. Второй вариант чаще возбуждал, а не пугал, это был, как некогда хорошо охарактеризовал погодные катаклизмы Лэнс Морроу, «детский восторг при сильном потрясении».