Занимательное дождеведение: дождь в истории, науке и искусстве - Синтия Барнетт

Часть II

Дождь возможный

Глава 4

Стражи погоды

В ноябре 1703 года на мрачных лондонских улицах повеяло чем-то необычайно зловещим. Даниель Дефо прогуливался в своем районе вечером в среду, 24-го числа, когда «усилился ветер, да со шквалами дождя, и со всей яростью задули страшные порывы». Вихрь срывал черепицу с крыш, ломал ветви и целые деревья, валил дымоходные трубы, одна из которых едва не раздавила Дефо. Если бы писатель погиб, то никогда не подарил бы миру «Робинзона Крузо» и один из самых знаменитых зонтиков в литературе всех времен. Не написал бы он и «Шторм», который многие считают первым произведением современной журналистики.

Еще два дня неслись с юго-запада резкие порывы ветра. Никто и представить себе не мог, что это были внешние полосы шторма шириной в пятьсот километров, самого сильного и разрушительного из всех, что когда-либо обрушивались на Британские острова. Вечером 26-го, когда Дефо взглянул на свой барометр, ртутный столбик опустился до самой низкой отметки, какую ему доводилось видеть. Он предположил, что «трубу трогали и повредили дети» (неплохая догадка, ведь у него с женой Мэри их тогда было семеро, от двух до четырнадцати лет).

В то время Дефо был поэтом и памфлетистом, которому платили за тексты по количеству листов. Вдобавок он только что вышел из тюрьмы. Последний памфлет, сатира на религиозную нетерпимость англикан из «Высокой церкви», вызвал обвинения в написании мятежного пасквиля. Писатель был оштрафован на двести марок, пригвожден к установленному на возвышении позорному столбу – старому деревянному узилищу с отверстиями для головы и рук – и провел четыре месяца в заточении. Став банкротом, он отчаянно искал оплачиваемую работу, позволяющую содержать семью. Утром 27-го числа, когда самый разгул стихии уже миновал и люди начали «выглядывать из дверей», Дефо осмотрел разрушения и открыл совершенно новый жанр.

Вряд ли кто-нибудь спал прошедшей ночью; «безумие и ярость ночи зримо проступали на лицах людей». Многие ожидали, что стены обрушатся на них, но едва ли могли уйти, потому что по улицам летали кирпичи, черепица и камни. В отличие от всех тогдашних литераторов Дефо, взяв на вооружение складывающийся научный метод, подробно описал собственные наблюдения, начал опрашивать очевидцев и собирать неумолимые факты. Он побывал на реке Темзе, чтобы рассказать примерно о 700 кораблях, которые ветер свалил в кучи. Наиболее яркие фрагменты своего репортажа он писал с песков Гудвина на Ла-Манше, где моряков, считавших, что уж теперь-то они в безопасности, смыло волной.

Написанный Дефо рассказ очевидца носил революционный характер, но автор пошел гораздо дальше, собирая подробные личные истории о шторме по всей Англии. Журналистика была совершенно новой профессией. Всего девять месяцев назад в Лондоне начала выходить одностраничная «Дейли курант» – первая ежедневная газета на английском языке. Дефо помещал объявления в «Куранте» и «Лондон газетт» и рассылал по всей Англии письма с просьбой рассказать о шторме в подробностях. В основу «Шторма» положено около шестидесяти рассказов, которые Дефо отобрал, отредактировал и счел заслуживающими доверия, поскольку «большинство наших информаторов не только сообщили нам свои имена и подписали присланные рассказы, но и дали нам разрешение публично использовать их имена в назидание потомству».

По оценке Дефо, во время шторма в море утонули восемь тысяч человек, в том числе пятая часть солдат Королевского военно-морского флота. Погибло 123 лондонца, уничтожено 300 тысяч деревьев, разрушено 900 домов и 400 ветряных мельниц, сорвано бесчисленное множество церковных колоколен, башенок и свинцовых кровель, в том числе одна над Вестминстерским аббатством. В результате штормового нагона воды во время прилива в реке Северн утонули 15 тысяч овец.

Дефо не только рассказывал о шторме, но и пытался объяснить происходящее своим читателям. С данными формирующейся науки об атмосфере соседствуют нравственные размышления и цитаты из Библии, показания барометра идут рука об руку с метафизическими рассуждениями. «Не смею усомниться, но огрубелая душа безбожника чуть дрогнула, как и дом его, и он ощутил, как природа задает ему простые вопросы, – писал Дефо. – Не заблуждаюсь ли я? Разумеется, есть такой предмет, как Бог. Что же все это значит? Какова суть вещей в мире?»

Ища ответы и наставляя своих читателей, Дефо выдал не просто первый современный журналистский материал. Он выпустил первую современную сводку погоды.

Самые ранние зафиксированные научные сведения о дожде исходят от древних греков; у некоторых из них начала вызывать изумление господствовавшая вера в то, что дождь ниспосылает всемогущий Зевс. В пьесе Аристофана «Облака» Сократ говорит земледельцу Стрепсиаду, что никакого Зевса нет. Стрепсиад протестует: «Вот так так! Объясни мне, кто же дождь посылает нам? Это сперва расскажи мне подробно и ясно»[10].

Посылать дождь могут только облака, говорит ему Сократ:

Что, видал ты хоть раз, чтоб без помощи тучЗевс устраивал дождь? Отвечай мне!А ведь мог бы он, кажется, хлынуть дождемиз безоблачной ясной лазури.

Примерно столетие спустя Аристотель уточнил греческие представления о дожде в своем научном трактате «Метеорологика». Специалисты по истории науки отмечают, что в его рассуждениях неправильно почти все, что мы знаем о погодных явлениях, за исключением дождя. Аристотель рассматривал дождь как часть круговорота воды между воздухом, землей и морем под воздействием Солнца, как ритм, который он назвал «рекой Океана». Орошая землю, дождь производил «влажное испарение», образуя родники, а также реки, которые в конечном счете несли его обратно в море.

К четвертому веку до нашей эры люди осознали ощутимые выгоды измерения осадков: чем больше знаешь о характере дождей в прошлом, тем легче предсказать их поведение в будущем. Первый письменный источник родом из Индии. В трактате Каутильи «Артхашастра» читаем: «Перед хранилищем надлежит в качестве варшананы (дождемера) установить сосуд с горлышком шириной в аратни (45 сантиметров)». В Палестине книга, описывающая жизнь иудеев вплоть до второго века нашей эры, содержит подробные данные об осадках и влажности почвы. Но эти примеры лишены системности. Для перехода к систематическому измерению осадков, имеющему ключевое значение для науки о дожде даже в эпоху метеорологических спутников, потребуется еще тысяча лет.

Цилиндрические дождемеры, установленные в современных дворах, появились в Корее при короле Седжоне Великом, который правил с 1418 по 1450 год. По сей день почитаемый корейцами Седжон придавал большое значение науке – особенно сельскохозяйственным технологиям, помогающим выращивать больше пищи в засушливых землях. Седжон хотел, чтобы каждая деревня в стране присылала ему сведения о дожде, а для этого необходимо было проверять, сколько влаги осталось в почве после грозы. Считается, что его сын, наследный принц, предложил использовать трубчатый дождемер. Король Седжон разослал их по всем деревням. Корейские историки продолжают спорить о том, действительно ли Седжон использовал эти данные, или их сбор был тонким политическим ходом с целью продемонстрировать, как он заботится о проблемах сельского хозяйства.

Неудивительно, что первые приборы для измерения осадков появились на Востоке. В Европе еще продолжались казни за колдовство, а ученые регулярно представали перед церковной инквизицией. Но к моменту Великого шторма 1703 года европейские стражи погоды уже использовали цилиндрические ловушки: Дефо сообщает о количестве осадков, попавших в «трубы» наблюдателей.

В Италии молодой физик и математик Эванджелиста Торричелли, который в 1643 году выяснил, что ртутный столбик в стеклянной трубке будет подниматься и падать вместе с давлением воздуха, держал свои опыты в тайне ото всех, кроме нескольких доверенных соотечественников. Он наблюдал за судом церковной инквизиции над Галилеем, а соседи-сплетники и без того подозревали его в колдовстве. Торричелли умер от скоротечной тяжелой лихорадки в возрасте 39 лет, так и не успев усовершенствовать свой прибор. В 1663 году Роберт Бойль назвал это устройство барометром – и вскоре оно стало центральным элементом мании домашнего предсказания погоды, охватившей всю Европу, а затем и Америку.

Торричелли также составил первое научное описание ветра и дал лирическое объяснение нашего места в атмосфере: Noi viviamo sommersi nel fondo d’un pelago d’aria («Мы живем, погруженные на дно океана воздушной стихии»). Но когда дело дошло до описания дождя и разговоров о нем, ни наука, ни беллетристика так в полной мере и не смогли выразить эту идею столь четко. В силу своей хаотической природы дождь относится к тем элементам погоды, которые труднее всего измерить – и даже просто назвать.