Уголовный розыск. Петроград – Ленинград – Петербург - Сборник

Евсеев начал проверку с родителей Амозова, которые, по его словам, были якобы политическими ссыльными. В деревне Ульино Подпорожского района Ленинградской области местный участковый уполномоченный быстро разыскал тех, кто знал семью Ершовых (такой была подлинная фамилия Амозова). Обычная крестьянская семья: вели хозяйство, огородничали, держали скотину, тем и кормились. И – никакой политики. Их сын Иван рано ушел из дома, бродил по монастырям, был псаломщиком, послушником, в монастыре выучился читать и писать. Тем и существовал.

Во всех документах Амозов указывал, что окончил учительскую семинарию, но якобы из-за преследований полиции был вынужден работать металлистом на питерских заводах. Однако ни в одном заводском архиве Евсееву не удалось найти документов, подтверждающих это.

На самом деле все смешал февраль 1917-го. Несостоявшийся монах (учитель и т. д.) понял: вот оно, его время!.. Раздобыв мундир вольноопределяющегося, он явился в Таврический дворец, где тогда располагалась Государственная Дума, пообщался с несколькими депутатами, после чего смог написать в своей биографии: «в марте (1917.– Прим. состав.) еду в Олонец, Лодейное Поле, на родину (в Подпорожский район. – Прим. состав.), арестовываю монархистов, полицию, буржуазию, организовываю Советы… разъезжаю по воинским частям, разлагаю солдат…»

Но в Карельском центральном архиве Евсеев отыскал протокол собрания жителей Олонца, на котором Амозов убеждал горожан от имени депутатов Государственной Думы «всемерно поддержать Временное правительство». Для «большевика с дореволюционным стажем» – более чем странное выступление… Кончилось собрание вручением Амозову приветственного адреса от священников и купцов Олонца. После столь торжественного приема Амозова понесло – он производит самочинные обыски, аресты и реквизиции, отбирая прежде всего спиртное.

Ретивого «посланца» разоблачил подлинный депутат IV Госдумы от Олонецкой губернии крестьянин М. Г. Аристархов. Он задал Амозову несколько вопросов о повседневной работе Думы, самом здании и тем самым полностью выявил его полную некомпетентность. В итоге самозванец оказался на нарах петрозаводской тюрьмы, откуда вышел через несколько месяцев.

Но Амозов научился из всего извлекать выгоду: факт своего пребывания в тюрьме он будет позднее выдавать как арест… за подготовку вооруженного восстания.

Разобравшись с «петрозаводской эпопеей», Евсеев вплотную занялся историей вступления Амозова в большевистскую партию. Амо-зов всюду писал, что в 1909 году, работая на станции Кемь, он стал членом марксистского кружка и там же в 1910 году вступил в партию. Но допрошенные в качестве свидетелей кружковцы Паршуков и Мосорин, на которых ссылался Амозов, показали, что в 1910 году они в Кеми не были и Амозова знать не могли.

Евсеев снова допрашивает Амозова: как и когда он все-таки стал большевиком. В своих «чистосердечных признаниях» тот показал, что «в 1919 году в с. Александро-Невском Раненбургского уезда, будучи беспартийным, я работал в комитете ВКП(б), где словесно заявил о своем желании вступить в партию и на общем собрании был принят в члены ВКП(б) с датой стажа – январь 1919 г…с указанием, что я участвовал в революционном движении с 1910 года».

Затем судьба занесла Амозова в Симбирск, на родину Ленина, где ему пришлось менять партийный билет. В новом билете на внутренней стороне обложки технический секретарь сделал надпись: «состоит членом партии с 1910 года». При обыске в квартире Амозова этот партбилет был найден. Но в нем было указано, что Амозов вступил в партию 30 июля 1920 года. Правда, имелась там и надпись о вступлении в партию в 1910 году с печатью симбирской организации РКП(б), но никем не подписанная. Более того – криминалисты обнаружили на первой странице следы подчистки.

Получив партбилет в Симбирске и выждав определенное время, Амозов в 1922 году подал ряд писем и заявлений в Общество старых большевиков, на основании которых и был зачислен в «ветераны революции». Цель сугубо меркантильная – получить особый паек. Но на спецпайке Амозов не успокоился – он начинает хлопотать о награждении себя… орденом Красного Знамени.

Он добился у секретаря Общества старых большевиков Давильковского письменного ходатайства на имя заместителя предреввоенсовета Э. М. Склянского о представлении его к награждению. В своем рапорте на имя Склянского Амозов приписал себе ликвидацию белофинского мятежа Мальма в Карелии, участие в боях на Северном, Южном, Западном и Восточном фронтах, где якобы занимал 53 ответственных должности, был четырежды ранен, четырежды контужен и даже приговаривался белыми к расстрелу…

К своему рапорту Амозов приложил 509 (!) документов. И его… наградили орденом Красного Знамени. Воистину: чем чудовищнее ложь, тем легче в нее верят… А врал Амозов без зазрения совести. Он приписал себе, например, огнестрельное ранение при захвате полицейского автомобиля и ранение ударом шашки при штурме Зимнего дворца в октябре 1917-го.

Опросив участников боев с белофиннами, Евсеев разоблачил еще одну байку Амозова. Оказалось, что никакого участия в боях за город Сорока тот не принимал, а наоборот – позорно бежал оттуда на «мобилизированной у крестьянина лошади».

Гнусно выглядело поведение Амозова и во время «установления» им советской власти в Кемской волости. Свидетели уличили авантюриста в том, что «никакими отрядами он не командовал и никакой руководящей роли не играл». Больше того – местные руководители прихватили Амозова на самовольной реквизиции у населения теплых вещей, а затем и ювелирных изделий. Узнав об этом, руководители Кеми с треском выставили «борца за советскую власть» из города. Белые действительно приближались к Кеми, и красным было не до Амозова. Только это и спасло его от трибунала.

Но Иван Васильевич сумел и тут заработать дивиденды. Эпизод в Кеми он подавал как историю своего ранения при защите города, в результате чего он «оказался в плену у белогвардейцев, и они его чуть не расстреляли».

Нашел Евсеев и свидетеля «деятельности» Амозова при ликвидации восстания белогвардейской «Черной армии» в Уфе. Выяснилось, что никакого участия в подавлении восстания он не принимал и по ранению в больнице не лежал. Что же касается активного участия Амозова в «подавлении белогвардейского восстания» в городе Дмитриеве Орловской губернии, то, как показала свидетель Наумова, такого восстания… вообще не было.

Но одного ордена Красного Знамени Амозову было мало. В июне 1924 года он пишет рапорт на имя командующего Ленинградским военным округом В. М. Гиттиса, где вновь расписывает свои заслуги и просит наградить его вторым орденом Красного Знамени. Правда, военные оказались более недоверчивыми, чем Смелянский, и ордена авантюрист не получил.

Однако неунывающий Амозов – уже как «ветеран революции» – тут же добивается освидетельствования комиссией Сануправления Кремля. В итоге ему была назначена персональная пенсия, что по тем временам позволяло жить достаточно комфортно. 5 мая 1931 года Амозов «пробил» себе еще и право на ношение жетона «Честному воину Карельского фронта».

Но жажда личной славы буквально сжигала его. Амозов добивается для себя персонального места в экспозиции историко-революционных музеев Петрозаводска и Новгорода, где он был представлен как один из главных «учредителей и борцов за советскую власть» в этих регионах.

Но в Лодейном Поле, маленьком райцентре Ленинградской области, у самозванца вышла осечка. Амозов явился в местный музей в форме командира Красной Армии, при бинокле и оружии, и, не найдя себя в экспозиции, устроил директору музея Г. У. Варичу разнос. Разгневанный Амозов буквально орал на директора музея, обвиняя, что тот ничего не делает, хотя во многих музеях ему, Амозову, «отведено почетное место, в том числе и в Петрозаводске».

Варич был выдвиженцем: в музей пришел буквально с паровоза, где работал кочегаром. На крик «заслуженного большевика» он отреагировал по-пролетарски спокойно, пообещав рассмотреть материалы, которые Амозов предусмотрительно принес с собой в большом чемодане. Это были «мемуары» рассказывающие о его «заслугах» перед советской властью. И чего там, в этих воспоминаниях, только не было! И организация взрыва новгородского губернатора Иславина, и фантастический побег от полицейских… А главное – Амозов приписал себе участие в собрании большевиков в особняке Матильды Кшесинской, встречу в 1917 году в Териоки (Зеленогорске) В. И. Ленина, которому «лично отдал рапорт и вместе с ним вернулся в Петроград и участвовал в митинге на Финляндском вокзале».

Судя по протоколу допроса Варича, он был эрудированным человеком, хорошо знал музейную терминологию и взять себя «на арапа» Амозову не позволил.

А о своей славе Амозов начал беспокоиться еще в 1923 году, когда в газете «Наш край» от 15 ноября опубликовал панегирик в свою честь. Больше того – он смог напечатать очерк о себе в главной красноармейской газете «Красная звезда» от 26 июля 1924 года в рубрике «Страна должна знать своих героев», где рассказывалось, как он встречал В. И. Ленина на финляндской границе, и прочих подвигах, связанных с обеспечением безопасности вождя. Правда, Амозов понимал, что за вранье об общении с Лениным его по головке не погладят, и после этого десять лет в прессу не обращался. Но в 1934 году он встречает старого знакомого по Лодейному Полю – «бывшего купца и черносотенца» Фомина-Светляка, и тот публикует о нем статью в районной газете «Ленинская правда», где Амозов предстает борцом и основателем советской власти на… Мурманской железной дороге.