Крик дьявола - Уилбур Смит

Наспех ополоснув лицо над фарфоровой раковиной, она поправила перед зеркалом волосы и направилась к двери.

За дверью, лукаво улыбаясь, топтался старый Мохаммед. К крутому нраву Розы он испытывал почти такое же благоговение, как и к самому Флинну. Поэтому, увидев ее улыбку, испытал облегчение.

— Мохаммед, старый ты хитрец.

Он довольно затряс головой в ответ.

— У тебя все хорошо, Длинная Косичка?

— Хорошо, Мохаммед. И у тебя, я вижу, тоже.

— Господин Фини просит одеяла и хинин.

— Зачем? — тут же нахмурилась Роза. — У него лихорадка?

— Не у него, а у Манали — его друга.

— Ему плохо?

— Очень плохо.

Непоколебимая враждебность, которую испытала Роза при виде Себастьяна, несколько пошатнулась. Она чувствовала, как женское начало вынуждало ее заботиться обо всех больных и слабых, включая даже таких откровенных нечестивцев, каким представлялся ей Себастьян.

— Я сейчас приду, — вслух решила она, мысленно убеждая себя в том, что, несмотря на эту уступку, ни при каких обстоятельствах не позволит ему перебраться в дом. Больной ли, здоровый — он останется в рондавеле.

Взяв кувшин с кипяченой питьевой водой и пузырек с таблетками хинина, в сопровождении Мохаммеда, который нес охапку дешевых одеял, Роза направилась к рондавелю и вошла внутрь.

Появилась она не в самый подходящий момент, потому как Флинн к тому времени вот уже минут десять занимался «эксгумацией» бутылки, с любовью захороненной им несколько месяцев назад в земляном полу рондавеля. Будучи человеком предусмотрительным, он создал себе стратегические запасы джина в самых невероятных местах своего жилища, и вот сейчас с ощущением сладостного предвкушения заботливо обтирал горлышко бутылки от сырой земли полами рубашки. Увлеченный этим занятием, он даже не почувствовал присутствия Розы, пока она не вырвала бутылку у него из рук. Вылетев в открытое окно, бутылка со звоном разбилась.

— Ну и зачем ты это сделала? — Флинн горевал не меньше матери, лишившейся младенца.

— Ради твоего же душевного блага. — Одарив его ледяным взглядом, Роза повернулась в сторону неподвижно лежавшей на кровати фигуры и тут же сморщила нос, уловив запах давно не мытого тела. — Где ты это нашел? — поинтересовалась она, не предполагая ответа.

20

После пяти пилюль хинина, запитых горячим чаем, Себастьяна прошиб пот — он лежал, обложенный разогретыми камнями и укутанный в полдюжины одеял.

У возбудителя малярии тридцатишестичасовой цикл, и сейчас, с наступлением кризиса, Роза стремилась прервать этот цикл и остановить лихорадку путем повышения температуры тела. От кровати исходило такое тепло, что в единственном помещении рондавеля было душно, словно на кухне. Из-под одеял торчала лишь голова Себастьяна, его физиономия казалась кирпично-красной. Несмотря на то что пот сочился буквально из каждой поры кожи, стекая крупными каплями по волосам на подушку, у него стучали зубы, а сам он дрожал так, что кровать ходила ходуном.

Роза наблюдала за ним, сидя возле кровати. Время от времени она, наклонившись вперед, вытирала выступившую у него на веках и верхней губе испарину. Выражение ее лица уже давно смягчилось и почти выражало сочувствие. Заботливо, кончиками пальцев Роза убрала у него со лба один из прилипших влажных завитков. Затем, повторив жест, она инстинктивно нежно, словно успокаивая, провела рукой по его волосам.

Он открыл глаза, и Роза тут же отдернула руку. Взгляд серых глаз больного был туманным и несфокусированным, словно у новорожденного, и Роза почувствовала, как у нее внутри что-то сжалось.

— Не останавливайтесь, прошу вас. — Даже несмотря на то что из-за жара речь казалась нечеткой, Роза удивилась проникновенности, с которой он это сказал. Она впервые услышала произнесенные им слова, и прозвучали они совсем не по-мужлански. Прежде чем дотронуться до его лица, она в некотором замешательстве взглянула в сторону двери хижины, чтобы убедиться, что они были одни.

— Как хорошо — вы очень добры.

— Ш-ш-ш! — тихо отозвалась она.

— Спасибо.

— Ш-ш-ш! Закройте глаза.

Его веки опустились, и он прерывисто вздохнул.

Наступивший кризис был похож на сильный порыв ветра, налетевший на него, точно на одинокое дерево в поле. Температура тела резко подскочила, Себастьян начал метаться и извиваться на койке, пытаясь сбросить с себя одеяла, и, чтобы удержать его, Розе пришлось обратиться за помощью к жене Мохаммеда. Пот, просочившись сквозь тонкий матрас, образовал на земляном полу маленькую лужицу; больной что-то кричал в бредовом забытьи.

И вдруг, неожиданно закончившись, кризис словно отпустил его. Выбившись из сил, Себастьян лежал совершенно неподвижно, и лишь благодаря частому, еле заметному дыханию было видно, что жизнь еще теплилась в нем. Роза чувствовала, как под ее рукой остывала его кожа, приобретая лихорадочно-желтоватый оттенок.

— В первый раз всегда тяжело. — Жена Мохаммеда убрала руку с укутанных одеялом ног Себастьяна.

— Да, — отозвалась Роза. — А теперь принеси-ка таз, Нэнни. Надо сменить одеяла и умыть его.

Ей уже не раз доводилось ухаживать за больными и искалеченными — слугами, носильщиками, охотниками — и, разумеется, за своим отцом. Но сейчас, когда Нэнни откинула одеяла и Роза начала обтирать безжизненное тело Себастьяна влажной тканью, она вдруг ощутила необъяснимое напряжение — не то страх, не то возбуждение. Она чувствовала, как запылали щеки, и наклонилась вперед, чтобы Нэнни не видела ее лица.

В местах, не тронутых загаром, плечи и грудь молодого человека казались гладкими и ровными, словно вылепленными из гипса. Она ощущала почти резиновую упругость его кожи, испытывая волнение от ее тепла и чувственности. В какой-то момент осознав, что в задумчивости нежно гладит фланелевой тканью мускулистое тело, она точно опомнилась и вновь придала своим движениям энергичную деловитость.

Закончив с торсом, Нэнни уже было потянулась к одеялам, чтобы, откинув их, приступить к нижней части тела.

— Подожди! — чуть не вскрикнула Роза.

Нэнни замерла, удивленно, по-птичьи вполоборота повернув голову, и на ее умудренном жизнью лице появилась тень лукавой улыбки.

— Погоди, — смущенно повторила Роза. — Сначала помоги мне надеть на него ночную рубашку. — И она схватила со стоявшего возле койки стула одну из свежевыглаженных, но уже довольно ветхих ночных рубашек Флинна.

— Да он не укусит тебя, Косичка, — шутливо заметила старая женщина. — Он не зубастый…

— Прекрати сейчас же! — неожиданно резко оборвала Роза. — Помоги мне приподнять его.

Совместными усилиями приподняв Себастьяна, они через голову надели на него ночную рубашку и вновь опустили на подушку.

— Теперь можно? — как ни в чем не бывало поинтересовалась Нэнни. Вместо ответа Роза протянула ей фланелевую тряпочку и, демонстративно отвернувшись, уставилась в окно рондавеля. Сзади послышался шорох одеял и голос Нэнни.

— О-хо-хо! — с деланным восхищением воскликнула старая женщина и тут же хихикнула, глядя на порозовевшую от смущения Розину шею.

«Похитив» из бунгало опасную бритву Флинна, Нэнни придирчиво следила за тем, как Роза с опаской водит ею по намыленным щекам Себастьяна. Строгих медицинских рекомендаций по поводу того, что больной малярией должен быть гладко выбрит сразу же после миновавшего кризиса, не было, однако Роза выдвинула теорию о том, что от этого его самочувствие намного улучшится, и Нэнни охотно поддержала эту идею. Теперь они с неподдельным интересом двух маленьких девочек, играющих с куклой, были увлечены этим занятием.

Несмотря на предупреждающие «охи» и опасливое шипение Нэнни, Розе удалось без серьезных травм удалить значительную часть волос, покрывавших лицо Себастьяна, точно шкурка выдры. Она оставила лишь две маленькие отметинки — на подбородке и под левой ноздрей, но ни та ни другая не кровоточили больше одной-двух капель.

Сполоснув бритву, прищурив глаза и критическим взглядом посмотрев на результат своих трудов, Роза вновь почувствовала, как внутри у нее что-то сжалось.

— Думаю, будет лучше перенести его в дом, — пробормотала она.

— Я скажу слугам, — отозвалась Нэнни.

21

Пока Себастьян выздоравливал, Флинну О’Флинну скучать не приходилось. В результате недавней стычки с Германом Фляйшером на Руфиджи ряды его подручных значительно поредели, и, чтобы восполнить потери, он завербовал в свой «отряд» носильщиков из деревни Лути. Проведя с ними краткий курс предварительного обучения, он четырьмя днями позже отобрал в «охотники» самых способных. Остальных, несмотря на шумные протесты, отправил домой, хотя те всей душой предпочли бы остаться ради громкой славы и наград, которые, как они уверовали, в недалеком будущем ожидали более везучих соплеменников.