Город пропащих - Александр Граков

Прогулка не получилась. И настроение у Аджиева было испорчено, а тут еще по приезде на дачу ему доложили, что пропал один из тех, кого он направил следить за Раздольским. Ушел в ГУМ за "объектом" и больше не появился. Сам Раздольский вышел обратно из магазина, сел в свой "жигуль" и уехал.

- Да как же так? - недоумевал разъяренный Артур Нерсесович. Почему не подстраховали, послали одного?

Но теперь все эти вопросы звучали риторически. Человека не было. Исчез.

Выяснять что-либо ночью было бесполезно. И Аджиев приказал позвать к себе Федора, но оказалось, что тот сегодня ночевал на московской квартире.

С раннего утра Артур Нерсесович поднял на ноги всех своих людей в московской милиции, и вскоре выяснилось, что вчера средь бела дня в ГУМе был убит мужчина средних лет. Документов при нем не оказалось.

Поехавшие в морг на опознание по приказу Аджиева ребята привезли известие, что это и есть следивший за Раздольским Юрка Данилин.

- Убили по высшему разряду, - сказал Аджиеву со вздохом знакомый капитан. - Зарезали. Мастер сработал.

Слово "зарезали" вызвало у Артура Нерсесовича определенные ассоциации. Он позвонил тут же горничной на квартиру в Москву и выспросил, в какое время накануне уехала Елена Сергеевна с Федором, когда возвратилась, и не заметила ли та чего странного в поведении охранника.

Горничная Татьяна отвечала бойко, и по ее рассказу выходило, что ничего особенного она ни за охранником, ни за хозяйкой не приметила. Приехали они с покупками и с букетом где-то в половине второго, а уже в два часа отправились в гостиницу "Балчуг", где ждал жену Артур Нерсесович с австрийцем. Федор же вернулся, обедал и весь вечер и ночь находился дома.

Потом Артуру Нерсесовичу было не до Федора. Днем он вел переговоры с австрийцем на фирме, после этого был устроен коктейль, и Аджиев, как затаившийся зверь перед прыжком, незаметно наблюдал за женой и Раздольским. Нет, ни к чему не мог придраться его придирчивый глаз. Елена ничем не выделяла своего любовника, да и тот держался почтительно-дружески.

"Как же просто лицедействовать в мире, в мире зримом! - думал Аджиев. - Улыбаешься, киваешь, что-то бормочешь в знак согласия или вежливо выражаешь несогласие, время от времени роняешь несколько слов, стараясь быть остроумным, - это уже победа".

Прием с коктейлями по случаю приезда зарубежного гостя в разгаре. Гул голосов. Нестройный и миролюбивый. Два крупных московских банкира. Президент дочерней фирмы из провинции с женой. Раздольский, обнажающий в улыбке прекрасные зубы. Елена в изящном костюмчике цвета оливок. Она держится так мило. Австриец, грузный, с хитроватыми глазами навыкате, два его секретаря, переводчик Аджиева.

- Да, я думаю, вы правы.

- Нет, благодарю вас, клубники достаточно.

- Да, безусловно, интересное предложение.

И немецкая речь, мягкая, похожая на бархатную прокладку, между оживленными репликами на русском языке.

Аджиев видит, как жена болтает с банкиром. Но разговор не слишком занимает ее. Взгляд ее двигается, перебегает, рыщет. На пальце - кольцо с бриллиантом, подарок Артура Нерсесовича к сорокалетию.

Поздним вечером, уставший от светских условностей, Артур Нерсесович пьет один у себя в кабинете на даче. Завтра свободный день и можно расслабиться. Елена повезет австрияка в Троице-Сергиеву лавру. К счастью, Аджиев не будет сопровождать их, он отговорился неотложными делами в Москве. Кроме того, он давно не видел дочери и как раз завтра она приедет на дачу пообедать с ним. У нее уже закончилась сессия.

"Отправлю куда-нибудь, - думает он о дочери Лиле. - Пусть едет в Испанию, на Кипр..."

В душе он робеет перед девушкой и иногда не знает, о чем с ней говорить. С тех пор как она поступила учиться и он отделил ее, купив ей двухкомнатную квартиру, дочь стала совсем чужой.

- Ты, Федор? - спрашивает он, услышав стук в дверь. - Входи. Я еще вчера хотел поговорить с тобой. Как настроение?

- Мне бы на воскресные дни отпуск... - говорит Федор. Лицо его кажется осунувшимся, а глаза смотрят жестко.

- Иди, - неожиданно легко соглашается Аджиев. - Но ты ведь мне что-то обещал?

- Да как же я могу что-то сделать, если днями сижу на привязи? Федор оживляется. - Вы же знаете, какая неделя была.

- Неделя... - повторил Аджиев. - У меня человека убили, зарезали прямо в ГУМе... Днем...

- Е-мое... - Федор качает головой, стоя, как на рентгене, под тяжелым взглядом хозяина. - Значит, в чьи-то дела нос сунул, - убежденно говорит он.

- Дела все те же...

Аджиев почему-то уверен, что Федор обо всем знает и так, и ему становится скучно. Слова никак не хотят связываться в несущую хоть какой-то смысл последовательность. А может быть, он просто уже сильно пьян? Федор молчит, и это бесит Артура Нерсесовича.

- Да понимаешь ли ты, что это такое? Днем, в ГУМе!

- Делов-то... - Федор спокоен. - И стреляют, и взрывают в центре Москвы что ни день. Вон, в "Комсомольце" почитаешь - жуть...

- Он следил за Раздольским, - цедит Аджиев.

- Вот оно что... А почему один, без прикрытия?

- Иди... - не выдерживает разговора Артур Нерсесович. - Я отпускаю тебя до утра понедельника. И надеюсь, хоть ты чем-нибудь порадуешь меня.

Федор уходит. В кабинете совсем темно. Аджиев, не включая света, снова наливает себе коньяк и пьет, чувствуя, как маленькие солнца вспыхивают в глазах и в мозгу, будоражат кровь. И ему неодолимо хочется подняться наверх к жене. Разбудить ее и заставить смотреть вместе с ним тот безумный фильм, где в абсолютной тишине парят обнаженные тела любовников, насыщающихся друг другом, словно двое голодных. Но он с огромным трудом пересиливает себя: еще не время.

Открытая дверь балкона вся в каплях дождя. Вот оно - взгляд, пробежала искра. Озарение. Удар молнии, легкое прикосновение.

Девушка придвигается к нему ближе, прижимается:

- Я люблю тебя, ах, пожалуйста, только не исчезай больше надолго...

Теплое тело Федора. Широкие плечи, мускулистая спина. Их тела соприкасаются. Его рот, его зубы, его язык. Он снова и снова овладевает ею.

- Тебя, и только тебя. Тебя.

Глаза ее крепко зажмурены, в уголках залегли морщинки от напряжения. Неистовое желание вдруг вспыхивает в нем - завладеть ею как можно полнее, схватить за плечи, крепко, так крепко, что его пальцы буквально впиваются ей в тело.

Она стонет или кричит? Или это его голос? Федор не различает звуков, он оглох и в мгновенной вспышке молнии видит только, как округляются ее губы, будто у рыбы: "о..."

А потом они лежат, обессиленные, слушая дождь и удаляющийся рокот грома. И ему хочется сказать ей: "Мы богаты и свободны". Но вместо этого он говорит:

- Давай уедем, Света...

Она молчит, но его не пугает это молчание. Ведь она принадлежит ему, принадлежит безраздельно. Он протягивает руку и касается ее живота, грудей, бедер... Все это - его.

Девушка улыбается. Даже не видя ничего в темноте, он знает: она улыбается. И тогда он повторяет:

- Уедем, и как можно скорей.

Она по-прежнему молчит. Разве он сказал что-то не так? Федор поворачивается к ней и прижимает палец к ее горячим влажным губам.

- Да? - спрашивает он. - Я сказал что-то не так? - И тут его осеняет: - Света, Света, - повторяет он, - ты будешь моей женой? Да? Будешь?

Вместо ответа девушка целует его долгим мягким поцелуем так, что у него начинает кружиться голова.

- Я должна познакомить тебя с моим отчимом, - говорит она, когда он лежит, завороженный легкими касаниями ее неутомимых нежных рук, для которых, кажется, нет ни одного уголка его тела, какой бы они не обласкали.

- Что? - спрашивает Федор. В эти мгновения он позабыл значения всех слов. - С отчимом? Да, да, конечно... - Он с трудом включается в действительность.

А Светлана уже сидит на кровати, скрестив стройные ноги, и смотрит на него сверху. Федор видит темные провалы глаз и блеск зрачков.

- Конечно, - торжественно произносит он. - Все должно быть по-человечески.

Верил ли он в подобное? Думал ли, что такое произойдет когда-нибудь в его судьбе?

- А ты не примешься за старое? - серьезно спрашивает его девушка.

Теперь молчит он. Это страшный вопрос, и он не имеет права лгать.

- Света... Светлана... - Чувства переполняют его. - Я не примусь за старое. Но если придется бороться за нас с тобой, за нашу жизнь... Я... Я не знаю, Света... Я не предам, Света. А ты не предашь меня?..

Его пылающее лицо прижимается к ее животу, ее бедрам. Он ласкает ее. Пока она не вскрикивает, не начинает метаться. Пока она не кричит.

Ефрем Борисович читает письмо от Елены. Женщина все-таки сумела передать ему весточку на вечере с коктейлями, хотя оба они постоянно ощущали на себе неусыпное око Артура Нерсесовича.

Как же они были неосторожны, когда назначали свидание в ГУМе! А он-то и вовсе вел себя словно баран, которого ведут на бойню, и Елену бы увлек за собой.

Все каменеет у него внутри, лишь только он представляет последствия этой встречи. Нет, им совсем нельзя пока встречаться. Но что это за человек, который спас их? Который рассказал, будто Аджиев знает "все"? Ведь не исключено, что этот парень - тоже часть плана Артура Нерсесовича загнать их с Еленой в угол, заставить нервничать, совершать необдуманные шаги.