Невыносимая шестерка Тристы (ЛП) - Дуглас Пенелопа

Иногда я спрашиваю себя, каково это — быть не мной. Жить жизнью, где каждый шаг не должен быть таким трудным.

Я сжимаю кулаки, вцепившись в платье, тяжело и поверхностно дышу, когда мой взгляд прожигает ткань. Иногда я спрашиваю себя, каково это — быть Клэй.

И прежде, чем могу остановить себя, я быстро развожу руки в стороны, отчего древний шелк трещит, разрываясь на две части.

Пять

Клэй

–Мисс Клэй? — кричит Берни. — Ваша мама…

— Может позвонить мне, если я ей понадоблюсь, — огрызаюсь я, взлетая по лестнице своего дома.

Я со спортивной сумкой в руках быстро пробегаю мимо домработницы, залетаю в свою комнату, захлопываю дверь и закрываю ее на замок.

Уф, эта сучка. Я ненавижу ее. Такая спокойная. Такая мягкая. Такая терпеливая.

Я сглатываю, проводя руками по волосам. Такая красивая со слезами на глазах.

Не включая свет, бросаю сумку на пол и ударяю по двери.

И зачем я это сделала? Слезы тут же текут по моему лицу, когда я закрываю глаза. Слишком далеко. Ты зашла слишком далеко. Я никогда не прикасалась к ней. Никогда. Я просто…

Я просто…

Такое чувство, что кто-то положил на меня свои руки. На спину и на шею, они давят на меня. Я опускаю голову.

Земля сыпется мне на волосы, грязь забивается в рот и нос, с каждым днем все сильнее и сильнее, и я больше не вижу себя. Я маленькая. Я не знаю, кто я. Я всегда сердитая. Жестокая. Испуганная.

Вот какая я теперь.

Поворачиваюсь, прижимаюсь лбом к двери и тихо всхлипываю. Зачем я так поступила с ней? В любом случае, какое это имеет значение?

Но даже сейчас я все еще чувствую ее. Оливия больше меня. Светится она, а не я, и мне даже не хочется давить на нее и заставлять ее сжиматься. Это словно…

Это словно быть на ее орбите: я тоже могу ощутить ее сияние. Я чувствую себя больше, значительнее, когда она рядом.

Раздевшись, я иду в ванную, не в силах включить воду и залезть под душ. Сегодня я должна помочь миссис Гейтс в похоронном бюро, и мне нужно туда пойти, потому что это единственное, что проясняет мои мысли, но я просто не в состоянии это сделать. Я сейчас ни с кем не могу разговаривать.

Горячая вода стекает по моим волосам и струится по телу, но у меня не получается расслабить мышцы: они по-прежнему напряжены, как эластичная лента.

Но покой приятен, и мое дыхание начинает выравниваться.

Сажусь в ванну и подтягиваю колени к телу.

Я скучаю по папе. Тоскую по проведенным вместе с мамой вторникам, когда мы по очереди показывали друг другу фильмы для подростков под «Маунтин Дью» и попкорн с растопленными карамельками.

Я скучаю по таблеткам, но стараюсь их больше не пить. Меня пугает, что я так скучаю по ним.

Заметив боль в руке, я понимаю, что пальцы сжаты в кулак. Я опускаю взгляд, медленно разжимаю пальцы и нахожу в руке нижнее белье Лив.

Я забрала его. Я знала это, но забыла, куда спрятала. Мой желудок переворачивается, черное кружево намокает под душем. Она обычно носит такие красивые вещи каждый день?

Колени все еще согнуты, я держу нижнее белье обеими руками, а мысли мечутся, и я не могу ухватиться ни за одну из них. Она спит в этом? Или она спит только в этом? Сколько человек видели ее в нем? Видела ли Меган Мартелл?

В моей голове возникает картинка, как Лив носит это, и я снова слышу свой голос.

Я просто не могу смириться с твоим видом.

Мои глаза горят, когда я вспоминаю обо всем том безумном дерьме, которое написала на ней сегодня. Как я издевалась над ней.

Она не уродина. Мне ненавистно, что я не смогла найти в ней недостатки, и мне не следовало прикасаться к ней. Ей было больно.

Я касалась ее кожи, и она не говорила, что это нормально. Кончики моих пальцев покалывает: я все еще чувствую ее гладкий живот и руки.

Растираю ткань между пальцами, торнадо внутри моего тела поднимается снова, как в тот раз, когда стыд и душевная боль от вида ее обнаженного тела в театре бушевали у меня внутри.

Теперь она будет ненавидеть меня всю жизнь. Разве не этого я добивалась?

Я зашла слишком далеко. Мне пришлось это сделать.

Ложусь в ванну, брызги льются на меня. Подперев голову рукой, я снова и снова сжимаю нижнее белье в кулаке, перед своим мысленным взором я вижу только ее.

Здесь со мной.

Помолчи со мной.

Будь ближе ко мне.

Ее голова между моими бедрами.

Я издаю стон, голова откидывается назад, когда я тру свою киску и поглаживаю клитор через ее трусики.

— Черт, — стону я, трение кружевной ткани немного царапает, но это так приятно.

Да.

Но затем я открываю глаза и останавливаюсь, мое тело болит от желания, когда меня охватывает ужас от того, чем я сейчас занимаюсь.

От потребности, которую я никогда не ощущала с Каллумом.

Нет. Слезы льются из глаз. Черт, нет.

Я сжимаю трусики в руке и вскакиваю на ноги, ударяя ладонью по стене душа. И вдруг вижу Элли на столе в морге и то, что мир сделал с ней за ее желания, которые, по мнению людей, она не должна была испытывать.

Я пересплю с ним. Пересплю с ним десятью разными способами: медленно и быстро, жестко и нежно. И если это ничего не докажет, то я найду другого, кто сделает это.

Кого-то опытного. Кого-то, кто знает, что делать со мной.

Кого-то, кроме нее.

***

На следующий день я, как всегда, убеждаю себя, что она заслужила это. Оливия вела себя как сучка. Говорить то дерьмо, что я якобы могла использовать ее брата, когда потеряла одного? Что за чертова тварь.

Когда ее мать повесилась спустя два месяца после смерти ее отца, разве я хоть раз поднимала эту тему? Использовала это против нее? То, что я делаю с ней, даже близко не так отвратительно, как эта ее вчерашняя фраза.

И после всего у нее хватило наглости расплакаться.

Взяв из бардачка парковочный талон, который получила год назад, я вылезаю из машины с сумкой в руках и засовываю его под дворник, прежде чем захлопнуть дверь.

Я выпрыгиваю на тротуар, не обращая внимания на то, что здесь нельзя парковаться после четырех часов. Мой телефон звонит, я вытаскиваю его из сумки и вижу имя Каллума на экране.

— Где ты? — без приветствия спрашивает он.

— Забираю свое дебютантское чудовище.

— Оу, ты будешь прекрасна.

Я тихо смеюсь.

— Может быть, но только под ним.

— Это провокация?

— Вызов, — исправляю его и останавливаюсь около двери в магазин Лавинии. — Коробка кубинских сигар, которую ты не сможешь забрать у меня на балу.

Он замолкает, а я жду, положив руку на дверь. Слишком смело?

Затем он, наконец, спрашивает:

— Настоящие кубинские?

Я улыбаюсь. Несмотря на то, что мои чувства к Каллуму не поддаются описанию, он знает правила игры.

— Они запрещены только для бедняков, — отвечаю я.

Открываю дверь и захожу внутрь.

— И, если ты выиграешь, чего ты хочешь? — интересуется он.

— Коробку кубинских сигар.

Из трубки доносится фырканье.

Я вхожу в магазин, хрустальные люстры сияют над головой, и я сразу же оглядываюсь вокруг, но не вижу ее. Я не уверена, испытываю облегчение или разочарование от этого.

— Мне не терпится посмотреть на тебя в этом платье, — говорит Каллум.

— Что ж, к сожалению, тебе придется потерпеть, — вздыхаю я, замечая, что за стойкой никого нет. — Увидимся завтра в школе.

— Пока.

Я отключаюсь, кладу телефон в сумку и уже собираюсь позвать Лавинию, но она появляется из дальней комнаты, ее помада выглядит баклажанной на фоне фиолетового платья.

— Доброе утро, — щебечу я.

— Клэй! — Она поднимает руку, как бы останавливая меня. — Я хочу, чтобы ты примерила платье перед тем, как заберешь его, хорошо? Просто чтобы убедиться.

Неужели я действительно должна это сделать? Я надеялась, что мне придется надеть эту проклятую вещь только еще один раз. На бал.

— Оно в примерочной, — указывает Лавиния. — У тебя есть время?