Под розой - Мария Эрнестам

29 июня

Свен постоянно достает меня. Стоит мне сесть за дневник, как он начинает:

— Ева, ты должна проживать жизнь, а не записывать ее.

Теперь он пытается отвлечь меня от дневника:

— Сейчас в Культурном центре выставка, говорят, там хорошие картины. Не хочешь посмотреть? Или, может, устроим уборку? Ты вытрешь пыль, а я возьму пылесос. А хочешь, пойдем прогуляемся. Может, мне позвонить насчет билетов на джазовый концерт в Варберге? Такой приятный вечер, не пойти ли нам в греческий ресторанчик съесть пару бараньих котлеток?

Я просто не узнавала своего Свена. Вероятно, желаемое приходит тогда, когда решаешь, что без него прекрасно можно обойтись. Мы поехали на выставку живописи в Культурный центр — наш местный Лувр и Британский музей в одном флаконе, где один малоизвестный художник выставлял свои картины, впрочем, действительно неплохие. Там мы встретили знакомых и узнали последние новости. Те, кто жил в городе, жаловались на переизбыток машин, сельские жители — на нехватку общения. Петра и Ханс Фредрикссон тоже были там и с энтузиазмом поприветствовали нас. Они, в отличие от других, даже не пытались делать вид, что пришли посмотреть картины.

Общение с Петрой — тяжелое испытание. Она, конечно, милая, но говорит без умолку. При этом муж ее молчит, как заговоренный. Свен однажды предположил, что Петра дышит задницей, потому что рот у нее постоянно занят. Но я ее всегда защищаю, потому что знаю с детства. Мы с ней и Гудрун когда-то проводили вместе все лето — купались, играли и болтали. Петра — одна из немногих, кому что-то известно обо мне. И если б не она, я не смогла бы устроиться работать в туристическое бюро Якоби.

Едва увидев нас, Петра радостно бросилась навстречу. Волосы у нее зачесаны вверх, на губах вечная простуда, шарф волочится по полу. Небрежно накинутый на плечи плащ придает ей сходство с птицей в клетке, но мне почему-то думается, что заперт-то как раз Ханс…

— Привет! Как дела? Я так рада вас видеть! Кстати, спасибо, что пригласили нас на день рождения. Было так весело! Где только Свен раздобыл тот чудесный торт? Свен, ты такая душка. Что я вам сейчас расскажу! Ханс собирался к зубному, у него зубы болели, и я посоветовала ему пойти к Хольмлунду на углу, ну он и пошел вчера, и Хольмлунд усадил его в кресло и велел открыть рот, ну он и открыл — Ханс, а не Хольмлунд. Доктор, разумеется, обнаружил там что-то и спросил Ханса, можно ли его практиканту посмотреть. Ханс ответил, что да, конечно, можно. Ну, так он и сидел, и ждал с открытым ртом, пока Хольмлунд не привел практиканта. Они смотрели и смотрели, а когда закончили и попросили Ханса закрыть рот, он не смог — что-то заклинило. Хольмлунд пытался сжать ему челюсти, но ничего не получалось, а потом практикант попробовал, и только вдвоем им удалось закрыть Хансу рот, но это было чертовски больно, правда, Ханс? Слышишь меня, Ханс? Вы, наверно, спешите, но я не могла не вспомнить песенку про крокодила, который открыл рот и уже не мог его закрыть, и пришлось ему отправляться к доктору….

Она остановилась, чтобы сделать вдох, и Свен воспользовался паузой, чтобы извиниться и сбежать в туалет. Я же не могла не рассмеяться, представив эту нелепую сцену: Ханс Фредрикссон, респектабельный сотрудник банка, так редко открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, и вдруг не может его закрыть. Мой смех приободрил Петру, и она рассказала еще кучу смешных историй. Свен вскоре вернулся, к нам подошли поздороваться Сикстен и Гудрун. Петра обняла Сикстена, даже не заметив, как он обрадовался, и снова начала пересказывать историю с зубным врачом. Мы со Свеном распрощались с ними.

— Бедный Ханс, — заметил Свен, когда мы вышли на улицу.

Я защищала Петру, объясняя, что ей нужно выговориться, ведь она живет с таким молчуном. Свен со мной не согласился.

— Женщинам необходимо произнести четыре тысячи слов в день, а мужчинам — только две. Так что где-то в середине дня слова у нас просто заканчиваются, и нас нельзя за это винить.

Я заметила, что не все женщины одинаковы и что не надо сравнивать меня с Петрой. Свен ответил, что имеет в виду среднестатистические данные. Так, перебрасываясь репликами, мы шли по направлению к греческому ресторанчику. Было лето, и жизнь напоминала голливудский фильм с неизбежным хэппи-эндом. Хозяин ресторана с красивым именем Поликарп и горячими глазами южанина предложил нам коктейль из узо с чем-то, придававшим напитку синий цвет.

— Помнишь, как мы взяли напрокат «Веспу», купили томаты, брынзу, оливки для греческого салата и поехали на пикник в горы? — спросил Свен.

Я ответила, что разумеется помню. Я все помню. И по-прежнему чувствую вкус тех томатов во рту, когда ем купленные в магазине плоды — крупные, красные и совершенно безвкусные.

— А потом мы вернулись и обнаружили, что Эрик заболел, и ты, как всегда, написала открытки заранее, — продолжал вспоминать Свен. И добавил: — Это была неплохая идея, ведь в отпуске действительно нет ни времени, ни желания писать открытки. — Воспоминания его развеселили. — Может, нам снова съездить на Родос? — смотрит он на меня. — Ты могла бы обратиться к своим бывшим коллегам из «Якоби», они бы нам что-нибудь посоветовали… Может, еще жив тот семейный отельчик, в котором мы тогда останавливались?..

Родос. На тамошних монетах розы изображали еще за две тысячи лет до рождества Христова. Турбюро Якоби одним из первых стало работать на Родосе. Тогда это был рай, почти не тронутый цивилизацией. Я подбирала маленькие сувениры для наших клиентов, наслаждалась красотами греческой природы и местными винами. Там я занималась любовью, не думая о последствиях. И поддерживала легенду об исчезновении мамы.

Я открыла рот, чтобы сказать, что отель наверняка давно продан и перестроен, но не осмелилась огорчить Свена — у него на лице был написан такой энтузиазм. В то, что его планы осуществятся, я не верила. Мы с ним ездили за границу в отпуск всего несколько раз и ни разу с тех пор, как он десять лет назад перенес инфаркт.

Но мне все равно приятно было видеть Свена оживленным. Он даже сделал мне комплимент, отметив, как молодо я выгляжу.

— Ты совсем не поседела. Такая же золотисто-рыжая, как раньше. И такая же стройная. Не скромничай, ты выглядишь чудесно.

Я подняла бокал и сказала, что он, как всегда, очень мил. Вечер удался.

Я думала, что, вернувшись домой, сразу же усну и крепко просплю всю ночь. Но я ошибалась. Стоило нам войти, как зазвонил телефон. Я подняла трубку и услышала голос Ирен Сёренсон. Она была в такой ярости, что путалась в словах:

— Ты украла мое столовое серебро! Мои столовые приборы, которые мне купил Александр, я знаю, что это ты. Ты была у меня дома. Ты единственная, у кого есть ключ.

— Но Ирен, милая, послушай… Ирен… Послушай! Эти приборы ты подарила Сюзанне несколько лет назад! Зачем мне их красть? У нас есть свое столовое серебро. К тому же, у социальных работников тоже есть ключ, не станешь же ты утверждать, что они тоже что-то украли!

— Как ты можешь так со мной поступать! Мне не жалко для Сюзанны серебра, но я сама могу ей его отдать. Я не хочу, чтобы вы с ней приходили и рылись в моих вещах. Вы плохие люди! Плохие…

Свен, стоявший рядом, слышал каждое слово, потому что он, в отличие от большинства мужчин, не выработал привычку не слышать лишние две тысячи женских слов в день. Увидев, что меня затрясло, он отнял телефонную трубку. Обычно мне удается сохранять спокойствие в подобных ситуациях, но это уже слишком. Кто-то пытался разорвать такой чудесный день острыми когтями. Почему Ирен всегда звонит именно мне, которая ей столько помогает? Почему не докучает социальным работникам или своей дочери? Мои мысли озвучил Свен, только в более грубой форме.

— Ты не заслуживаешь нашей заботы, — сказал он Ирен то, что уже тысячу раз говорил мне, и повесил трубку. Но Ирен была словно вонючий дым от окурка, который никак не хочет гаснуть. Мне стало трудно дышать.

В попытке вернуть душевное равновесие я взяла тряпку и принялась за уборку. Я вытерла пыль со статуэтки Девы Марии на камине и вымыла полы во всем доме, вспоминая свою первую встречу с Давидом Якоби. Свен умолял меня: «Ева, милая, ложись спать! Ты можешь прибрать завтра!». Наконец, он бросил попытки меня отговорить и занялся приготовлением бутербродов. Вся вспотев от выпитого за ужином узо и физических усилий, я сердито бросила ему: «Лучше бы помог!». Бедный Свен, ему, как всегда, досталось за других. Конечно, не он один такой, но все же это несправедливо. Несправедливо наказывать людей за чужие проступки.

Иногда мне кажется, что все мы — марионетки в руках искусного кукольника, и сегодня этот кукольник специально задержал меня у столика с фотографиями. Протирая их, я наткнулась на свадебное фото родителей. На нем изображена красивая женщина с высокой прической, украшенной цветами, которая придает ей одновременно чопорный и фривольный вид. Незаметно, что она рожала всего пару недель назад: талия у нее тонкая, ослепительно белое платье открывает шею и грудь, букет огромный, а улыбка призывная. Рядом с ней стоит светловолосый жених, который как будто заглядывает в вырез ее платья. Но это только так кажется: бабушка рассказывала, что у папы была температура тридцать девять и он едва держался на ногах. Каким-то чудом ему удалось выдержать венчание и ужин, но на свадебный вальс сил уже не хватило. Он пошел домой и лег в постель, а мама осталась и танцевала до утра, пока ее новоиспеченный муж лежал дома в жару.