Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

— А нет, так и молчи, — отчеканивает Сова. — О своей шкуре подумай.

— Да что я сделала? — все еще не понимаю. Спросила вчера о том, кем она была? Это Олуша ей рассказала? Да, на Птицеферме тема воспоминаний не поощряется, но за нее не казнят и даже не порют. Не понимаю.

Сова снова посматривает по сторонам и мне за плечо, чтобы убедиться, что нас не подслушивают. Настороженная, напряженная.

А я вспоминаю скрипучий недовольный голос в моей комнате, как раз перед тем как я отключилась. Кажется, ругающийся на Олушу…

— Вспомнила? — ехидно интересуется женщина. — Вижу по глазам, что вспомнила. «Убийцу Чижа так и не нашли. Если вы с Куликом убьете Момота и спрячете его тело, все подумают, что это тот же неизвестный убийца. Я вас прикрою», — цитирует мои вчерашние слова и замолкает, в ожидании реакции глядя мне в лицо.

Бледнею. Я сказала это вслух? Серьезно? Чертов отвар.

— То-то же, — брезгливо поджимает губы, будто ей и смотреть на меня противно. — А ты знаешь, что твоя невинная овечка уже собиралась бежать к Филину, чтобы рассказать ему о твоем плане?

У меня холодеет внутри.

— Это и не план вовсе, — бормочу.

— Это «блестящая» идея, — передразнивает женщина. — Только Олуша боится Филина до дрожи в своих тощих коленках. И она сдаст меня, тебя — любого, из-за кого Глава может на нее рассердиться.

Поджимаю губы и несколько минут просто стою, глядя в пол.

— Как ты ее остановила? — спрашиваю затем. Остановила же. Иначе сегодня я не купалась бы в реке, а уже висела бы на том же дереве, что и два дня назад. Только не за руки, а за шею — подстрекательство к убийству не шутки.

— Сказала, что сама сверну ее тощую шею, — и в этот момент у Совы такое лицо, что даже я ей верю, не то что трусливая Олуша. — Не суйся, — морщинистый скрюченный палец упирается мне в грудь. — Смирись уже и не суйся, иначе здесь не выжить.

Выходит, Олуша умеет выживать, а я нет.

— Помогай давай, раз оклемалась, — Сова кивает на стол, где уже лежат помытые овощи. — Нарезай.

Не говоря ни слова, принимаюсь за работу.

В горле стоит ком. Да, в здравом уме я не сказала бы вслух ничего подобного, но Олуша… Она же знала, что я «под кайфом», и все равно хотела сдать Главе, так, на всякий случай.

— Зачем ты вступилась за меня? — спрашиваю не раньше чем через четверть часа, когда ком в горле, наконец, исчезает, и я уже не сомневаюсь, что не заплачу.

Сова стоит ко мне боком, помешивает варево в кастрюле; поворачивается.

— Готовишь ты недурно, — бросает и снова отворачивается.

ГЛАВА 9

К завтраку мой сарафан не успевает высохнуть и чересчур обтягивает фигуру, липнет к коже.

Стою на раздаче. Получаю пристальный взгляд и кивок от Главы — отметил, что я встала с постели, одобряет, что не стала дольше бездельничать. Кайра, открыто милующаяся с Зябликом, тоже удостаивает меня персональным взглядом — полным ненависти.

А еще Пингвин… В его глазах читается сомнение, и смотрит он не в лицо, а пониже шеи — все ясно: мокрый сарафан, а нижнее белье на Пандоре не предусмотрено. Выходит, засомневался во второпях принятом решении, раздумывает, стоит ли биться за меня на предстоящих состязаниях.

Перехватывает мой взгляд и многообещающе кивает — решил, будет возвращать меня обратно. Впрочем, Кайра даже не смотрит в его сторону. Полагаю, причина в этом.

Отворачиваюсь.

Мои мысли занимает другой человек. И не как мужчина. Меня волнует, почему он вступился за меня и где сам пропадал во время праздника.

Пересмешник тоже поглядывает в мою сторону, но не так пристально, как Пингвин. Хотя, я стою у стола, когда остальные сидят. Может, мне только кажется?

Не кажется, понимаю, когда тарелки наполнены — мне снова осталось место рядом с новичком. Случайно ли? Не верю. Здесь так не принято: никто не пытается застолбить за собой какое-то определенное место, все садятся как попало.

Значит, Пересмешник сам позаботился о том, чтобы рядом с ним никто не сел. Что ему от меня нужно?

Пытаюсь сохранять равнодушное выражение на лице и молча подхожу к оставленному мне месту. К счастью, сегодня Филин сидит за соседним столом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Замечаю Олушу. Она за моим же столом, но с противоположной стороны — напротив. Обращает внимание, что я смотрю на нее, и торопливо отводит взгляд, будто ее обожгло. Кулик, с подвешенной к груди рукой, сидит за столом Филина, через два человека от Момота, поглядывает на того со злобой, но конфликт не затевает — терпит, ждет состязаний.

— Как ты? — Пересмешник поворачивается ко мне.

— Жить буду, — отвечаю коротко. Спина ноет и чешется, но болью то, что я сейчас ощущаю, точно не назовешь. В прошлый раз без медикаментов все заживало гораздо дольше. В любом случае, обсуждать свои увечья не хочу. — Нам надо поговорить, — говорю шепотом, чтобы нас не услышали. После купания мои волосы еще влажные и потому распущены; опускаю голову, позволяя им упасть на лицо, — прячусь от любопытных взглядов.

— Мы уходим на рудник сразу после завтрака, — отвечает Пересмешник так же тихо. Удивления не выказывает, вопросов не задает.

То, что утром у него не будет времени, знаю и так. Праздники и похороны закончились, и жители Птицефермы вернулись к своему обычному режиму дня: мужчины сразу после завтрака идут на рудник, а женщины занимаются огородом, стиркой и приготовлением пищи.

— Вечером?

— Это свидание? — вопросом на вопрос.

Вскидываю на него глаза. Открыто смотрит в ответ. И да, он действительно это сказал.

— Вечером, — шепчу утвердительно, оставив странную шутку без ответа.

Мне не по себе. Не понимаю его мотивов.

— Как скажешь, — соглашается без единого возражения Пересмешник и больше не пытается со мной заговаривать; продолжает трапезу.

Тоже берусь за ложку. В моем желудке за последние три дня не было ничего, кроме того мерзкого дурманящего отвара, но аппетита нет.

Ковыряюсь ложкой в тарелке и тайком рассматриваю сидящего слева от меня. Сегодня он снова собрал свои светлые волосы в «хвост». Странно, но ему идет.

А вот запах шампуня выветрился, и мне безумно жаль этого потерянного аромата. Он будто был весточкой из того, забытого мира.

А теперь его нет.

* * *

— Я все равно знаю, что это ты, — бросает мне Кайра сквозь зубы, проходя мимо на выходе из столовой и якобы случайно толкая в плечо своим плечом.

Как бы она ни обласкивала своим вниманием других мужчин, и как бы быстро ни нашла утешение в объятиях Зяблика, Чиж был для нее особенным, а его смерть стала ударом. Тем не менее мне не до сочувствия. Сова права: надо подумать о своей шкуре. А я чуть было не лишилась головы именно из-за обвинений Кайры в мой адрес. С этим нужно кончать.

Не позволяю ей сделать выпад в мой адрес и прошествовать мимо; прихватываю за локоть, вынуждая остановиться.

— А раз так, то не тронь меня, если не хочешь стать следующей, — предупреждаю шепотом.

Глаза девушки изумленно распахиваются, но я уже выпускаю ее и иду своей дорогой.

У меня еще гора немытой посуды.

Люди вереницей тянутся из столовой, образуют «пробку» в дверях.

Обращаю внимание, что Олуша обзавелась синяком на второй руке. Не сомневаюсь, Филин тоже заметил, но его все устраивает.

* * *

На ужине с одной стороны от Пересмешника устраивается Кайра, с другой — Ворон. И я только ещё раз убеждаюсь, что в прошлый раз место для меня он оставил специально.

Пока раздаю тарелки, отмечаю, что к вечеру Кайра повеселела, а заодно пуще прежнего разукрасила себе лицо: на губах свекольный сок, глаза подведены сажей. Волосы распущены, тщательно расчесаны и свободно лежат на плечах. Грудь — боже, ей не больно ее так задирать?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Не знаю, чем провинился Зяблик, но этим вечером Кайра однозначно выбрала себе нового ухажера. Ее грудь разве что не лежит на столе перед Пересмешником. Девушка, не скрываясь, ластится к очередному предмету своего сексуального интереса. Прогибается в спине, зазывно поводит плечами и норовит наклониться вперед, что бы продемонстрировать свои прелести во всей красе.