Птицеферма (СИ) - Солодкова Татьяна Владимировна

Но тогда это было ошибкой — я точно знаю.

— Прекрати, мы друзья, — решительно выворачиваюсь из его рук, и на этот раз Ник меня не удерживает.

Почти бегу к барной стойке. Щеки пылают.

— Ладно, попробуем позже, — негромко произносит друг мне вслед.

Но я слышу. Не оборачиваюсь.

Открываю дверцу шкафа, начинаю в нем копаться, на ходу пытаясь придумать, что там могло мне понадобиться. Переставляю банку с кофе с места на место.

— Ага, мне тоже кофе свари!

Ник сам дает мне спасительную соломинку.

Ник всегда приходит мне на помощь.

Даже когда сам является причиной моих проблем…

Сквозь плотно сомкнутые веки проникает солнечный свет. Сознание возвращается сперва медленно, а затем меня, словно рыбу волной на сушу, выбрасывает в реальность.

Не хочу. До крика. Но только глубоко вдыхаю и выдыхаю влажный горячий воздух — кричать не поможет.

Пытаюсь подняться. Кожа на спине натягивается, и меня опаляет болью. Падаю обратно на подушку, кусая сухие губы. Тем не менее осознаю, что эта боль не сравнится с той, которая была тогда, когда я приходила в сознание в прошлый раз. Значит, Сова таки потратила на меня свой бесценный запас медикаментов.

Кое-как поворачиваю голову и осматриваюсь: я одна, в своей комнате, из распахнутого настежь окна льется яркий солнечный свет. Кто знает, сколько я проспала, но жар в воздухе дает основание предполагать, что сейчас вторая половина дня.

Убедившись, что в комнате никого, снова прикрываю глаза. Хочется есть и пить, сходить в туалет, в конце концов, но я даю себе поблажку — ещё несколько минут в тишине и одиночестве.

Эти воспоминания… Все смешалось воедино: то, как обнимал меня в кругу Пересмешник, и как Ник прижимал меня к себе в квартире с диваном и барной стойкой. Та же поза. Один в один: руки под грудью, подбородок на плече. Должно быть, именно это дало сигнал моей памяти.

Триггер — кажется, так это называется. Воспоминания так или иначе всегда связаны с происходящим наяву, будто выбираешь пункт в воображаемом меню, например, «объятия» или «удар по лицу», и получаешь картинку.

Только я никак не возьму в толк, почему все, что я вижу из прошлого, рассказывает мне об одном человеке. Есть еще Джилл, моя маленькая рыжеволосая подруга, но и ей мое сознание отвело лишь крошечное место — все остальное связано с Ником. Человеком, лица которого я даже не вижу. Только чувства, чистые эмоции.

Кем бы ни был Ник, он был очень важной частью моей жизни.

Но я ведь как-то оказалась на Пандоре. За что-то!

Память молчит — она готова рассказывать мне только о Нике.

Кем мы были? Драки, тренировки, оружие, люди, прыгающие из окон… Военные? Шпионы? Преступная группировка? Группировка в любом случае — судя по количеству моих спасителей в одном из воспоминаний…

Скрипят дверные петли. Вздрагиваю.

— Ишь ты прыткая, — Сова сама скрипит не хуже петель. — Лежи. До завтра чтобы не дергалась.

— Мне в туалет надо, — бормочу; голос глухой, как из трубы. Перед глазами плывут полупрозрачные зигзаги, часто моргаю, пытаясь от них избавиться. Не помогает.

— Ясное дело. Я уже послала Рисовку за «уткой».

Еще лучше.

Сцепляю зубы, упрямлюсь.

— Я встану, — огрызаюсь и пытаюсь приподняться на руках, но снова падаю.

Боль вышибает воздух из легких. Или это удар о постель? На этот раз со всей дури прилетаю лицом в твердую подушку.

— Дурная, — комментирует Сова, и, вынуждена признать, в данном случае она права. Каким бы чудодейственным ни было лекарственное средство, которое она использовала, оно не способно настолько ускорить регенерацию, чтобы раны затянулись за несколько часов. — Лежи, кому сказано, — слышу приближающиеся шаркающие шаги, постукивание клюки. — А сейчас все-таки приподнимись и выпей, — перед моим лицом появляется кружка, и пахнет из нее так, что у меня все внутренности связываются в узел. Желудок пуст, но все равно норовит вывернуться наизнанку. — Пей, кому сказала! — прикрикивает Сова. — Хочешь завтра нормально шевелиться? Тогда пей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Шевелиться я хочу. Как угодно, через боль, лишь бы никто не выносил из-под меня «утку». Справлюсь.

Опираясь на один локоть, беру кружку во вторую руку. Пробую. Это какой-то травяной отвар. Гадость редкостная, но на вкус все равно терпимее, чем на запах.

— До дна пей! Ну же! Живо! — безжалостно велит Сова, когда я начинаю давиться и прекращаю пить. Надеюсь, она не решила применить уринотерапию — на вкус похоже.

Допиваю и с облегчением падаю обратно на подушку. Голова начинает «плыть».

— Что это… было? — выдыхаю, понимая, что очертания предметов перед глазами становятся все менее и менее четкими. Вот и у Совы нос «потёк» куда-то набок, глаза удлинились.

— Травка. Хорошая, — отрезает та с видом профессионала. Профессионала с носом набекрень и глазами до подбородка. В довершение весь ее облик начинает сначала мерцать, а затем подергивается дымкой.

Нет, точно не уринотерапия.

Видимо, по моему лицу становится заметно действие чудо-травки, потому что Сова шаркает к двери и кричит уже в коридор:

— Рисовка! Ты где?! Скорее неси «утку», пока она опять не отключилась!

А меня уже качает, словно на волнах. И матрас кажется мягче, и воздух еще горячее.

Жарко.

Горю.

…Я вся горю. Сгораю, но пламя не снаружи — оно внутри меня.

Пуговицы рвутся и, словно горошины, падают и катятся по полу. Мне плевать, я смеюсь.

Горячо; горячие губы и руки. Мне кажется, они везде на моей не менее разгоряченной коже.

Прижимаюсь сильнее, обхватываю руками чью-то шею. Перехватываю губы, жадно целую. Мне отвечают. Пожар внутри меня усиливается.

Провожу ладонью по чужим волосам. Они мягкие, струятся между пальцев.

Я снова смеюсь. В моей крови алкоголь. Много алкоголя. Он дурманит и толкает делать то, на что я не решилась бы в трезвом уме. Не здесь, не с этим человеком. С ним — не решилась бы.

Моя ладонь спускается вниз. По рельефной груди, но твердым мышцам живота — вниз…

И тут в мозгу что-то щелкает. Рука замирает.

— Янтарная, — горячий шепот в самое ухо, — если ты сейчас остановишься, я за себя не отвечаю.

А я не хочу останавливаться, и чтобы он останавливался — не хочу. Сейчас все условности кажутся лишь бутафорией, а настоящее — вот оно, в данный момент, между нами.

— Ник, мы друзья, — шепчу не потому, что хочу прекратить, а потому, что мне нужно услышать возражение, чтобы не сомневаться.

— К черту такую дружбу.

Горячие губы накрывают мою грудь, и я больше не думаю, выгибаюсь навстречу…

Сердце набатом грохочет в груди. Я мокрая от пота с головы до ног, волосы — хоть выжимай.

— Гагара, Гагара, — кто-то трясет меня за плечо. — Гагара, очнись. Ты кричала.

Мне хочется завыть от досады. Может быть, я и кричала, но точно не от ужаса.

Поворачиваю голову: Олуша. Стоит рядом с кроватью и смотрит на меня огромными глазами. В руках — кружка с ещё одной порцией дурно пахнущей гадости, которая отправила меня в небытие на… сколько?

— Сколько прошло? — хриплю.

— С момента наказания? — растерянно переспрашивает девушка. Пожимает плечиком. — Оно было вчера утром. Сейчас вечер следующего дня.

Значит, меня вырубило на целые сутки. Хороша травка.

Отворачиваюсь от гостьи и сосредотачиваюсь на своих ощущениях. Веду плечами, проверяя спину — немного больно, но встать, думаю, смогу.

— Ты что? — пугается Олуша, когда я сажусь на кровати. — Сова до завтра не велела.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вчера Сова не велела до сегодня. Так что подчиняюсь первому приказу.

— В туалет проводишь? — спрашиваю, игнорируя возмущения.

— А-а? — та приподнимает кружку, которую все еще держит в руках, и смотрит на нее с каким-то беспомощным выражением на лице.