Вдали от дома - Тимофей Печёрин

— А не по фиг? — юный Санаев понемногу начинал злиться, — кормят тут вроде бы по-настоящему. И сносно. И бесплатно. Да и условия… проживания вполне на уровне. На Рублевке, понятно, лучше — так я нечасто это «лучше» на себе ощущал. А если… блин, если мы опять найдем большой черный куб, кто знает, куда он еще нас забросит? На Луну? В джунгли с динозаврами? А может, дракону в пасть? Нет уж, я не согласен. Хватит с меня Глерг Лана!

— Кормят, говоришь, хорошо, — обратился к нему Хриплый, тоже начавший терять терпение, — но ты включи логику, парень. Если тебя тут кормят, предоставляют апартаменты — думаешь, это все «за так»?

К слову сказать, логика в этом тезисе была ни при чем. Целиком и полностью он был порожден жизненным опытом Брыкина — отнюдь не благостным и не способствовавшим вере в чудо, в бескорыстие и доброту. В окружающей обстановке Хриплый увидел прежде всего обман, «развод», и не мог даже допустить мысли о благих намерениях обманщиков.

Совсем иначе рассуждал Артур Санаев. Точнее даже не рассуждал, а предался собственным инстинктам, что настраивали его на отдых, только на отдых и ни на что, кроме отдыха. Артура можно было понять: за семнадцать лет жизни весь его авантюрный опыт сводился разве что к лихачеству и пьянкам. А отец, при всех недостатках, все-таки справлялся со своей основной (по собственному же мнению) обязанностью. А именно, оберегал чадо от жестокости мира — деньгами и связями, дорогими подарками, элитным образованием и соответствующим окружением.

А потом… потом неожиданно оказалось, что «жестокий мир» существует отнюдь не в единственном экземпляре. И, помимо своей воли, Артур сперва оказался в другой галактике, а затем попал в плен и едва не был продан в рабство. Побыть заложником он тоже успел — и с содроганием вспоминал тот момент, когда смерть была всего в миллиметре от его головы.

Теперь же пришло облегчение. Появилась возможность расслабиться, «словить кайф» — даром что без наркотиков. Эйфория пришла. И никакие странности, никакие мелкие неудобства (вроде невозможности позвонить отцу) омрачить ее были не в силах. В таком состоянии мозг, а тем паче, душа юного Санаева, просто не могли воспринимать никаких подозрений. И вообще никакой негативной информации.

С тем же успехом человека, отведавшего фунт лиха в пустыне и наконец-то дошедшего до оазиса, можно было донимать разговорами о том, что спасительный оазис-де всего лишь мираж. С наибольшей вероятностью такой человек просто бы послал «донимателя»; вот и Артур послал. Причем, без всяких смягчений вроде «на фиг» или «к черту». Послал в исконно русской народной манере — хоть и сам был наполовину азербайджанцем.

Собеседники отреагировали по-разному. Руфь восприняла равнодушно — как спокойно идущий караван воспринимает лай бегущей рядом собаки. А вот Георгий Брыкин вспылил.

— Ты за базаром-то следи, — уже не произнес, а прорычал он, поднявшись с дивана и грозно надвинувшись на Артура, — мы вообще-то спасли тебя, не забыл?

— Не гони! — его собеседника, что называется, «понесло», — спасли… Что-то не помню, чтобы меня спасали именно вы. Зато уверен, что это вы просрали мою тачку… и мобилу! И вообще… какого хрена вы тут крутитесь? Возле меня? Ты, быдлоил и ты, чмо очкастое — хрен ли вам от меня надо? Валите куда хотите… ур-роды.

Каким-то чудом Руфь Зеленски успела вклиниться между Санаевым и Брыкиным — и с неожиданным для себя усилием буквально выдавила последнего в коридор. Но своего добилась: пылу у Хриплого поубавилось, а кулаки, жаждавшие встречи с лицом Артура, все-таки разжались.

— Блин! — только и смог сказать Брыкин, — ну не сука ли? Сопляк… Надо было набить ему морду еще тогда… на базе.

В ответ Руфь усмехнулась — настолько ее позабавило подобное заявление. Девушка вспомнила, как юный Санаев пожаловал на ПМБ в сопровождении Зельды Маарн и ее подчиненных. Тогда спасенный из плена «рублевский мальчик» буквально лучился радостью и счастьем. Настолько, что ни о каком мордобитии не могло быть и речи. Рука бы не поднялась… да что там рука: подобная мысль просто не пришла и, честно говоря, не могла прийти в голову Брыкину. Он просто… был рад — настолько, насколько вообще можно радоваться встрече с соотечественником на чужбине. А если учесть, что оный соотечественник и без того пострадал, то до разборок ли и до сведения ли счетов в таком случае?

Теперь же… Надо сказать, что Гога Хриплый отнюдь не был ни святым, ни просто «подвинутым» на общечеловеческой морали. Вдобавок, в кругу себе подобных он успел привыкнуть ко всякому-разному: и к выстрелу в спину, и к ножу у горла, и к банальному умалению собственных заслуг — вкупе с их оплатой. Но вот с чем Брыкин не мог смириться в принципе, так это с неблагодарностью. С неблагодарностью людей, коих он полагал своими должниками; с неблагодарностью, а также с встречными претензиями.

Потому он и готов был размазать зарвавшегося сопляка по стенке. А остановило Хриплого, без дураков, лишь исключительно вмешательство Руфи. Ибо к этой девушке (отнюдь не красавице и бывшей на голову его ниже) Брыкин испытывал что-то вроде уважения. Понимал, видимо, на уровне инстинктов, что находчивость юной Зеленски и ему небесполезна.

Потому и охотно внял даже такой ее реплике:

— Не волнуй…ся. Он же пьян, не видишь? Надеюсь, к завтраку одумается.

— Надеюсь, — тупо повторил Брыкин, — а не одумается — ну и хрен с ним. Что мы ему, няньки что ли? Поди и без него на Землю вернемся.

— Может быть, — Руфь пожала плечами, — только все равно… предлагаю отложить поиски куба назавтра. А то уже темнеть начало. А пока предлагаю поискать другой номер… номера.

Встречных и альтернативных предложений не последовало.

Придя на следующее утро в ресторан, и найдя там свежие, еще горячие, блюда, непрошеные постояльцы даже не удивились. Или уже не удивились — если точнее.

Позавтракали они, как ни странно, снова вместе — правда, в напряженном молчании. Еще Артур периодически поглядывал на Георгия Брыкина: то опасливо, то с неподдельной тоской, в последнем случае становясь похожим на кота из мультфильма «Шрек». Брыкин же оставался невозмутимым, и только после трапезы поспешил внести ясность.

«Ты не бойся, — сказал он максимально мягко, насколько мог, — если раскаялся — хорошо; если нет… то мне по фиг. Если ты с нами, морду я тебе набить всегда успею. А если остаешься здесь, мне снова по фиг. Меня устроит уже то, что я тебя больше не увижу».

Пока Хриплый говорил, Артур помалкивал, а на единственную, довольно робкую и коротенькую реплику решился лишь когда тот закончил. «Я с вами», — произнес он тихим голосом, на что Брыкин молча, одобрительно кивнул.

Надо сказать, что столь резкая перемена в поведении Санаева-младшего была вызвана вовсе не отрезвлением и последующим раскаянием. То есть, первое, конечно, имело место, вот только дело было вовсе не в нем. Не так уж много, по чести сказать, влил в себя накануне вечером Артур. Гораздо меньше, чем порою поступало в его организм во время пребывания в московских клубах; меньше количественно — и далеко не столь разнообразно.

Так что ни особого похмелья, ни, тем паче, раскаяния за собственное хамское поведение, Санаев совсем не испытывал. Вовсе не эти чувства пришли к нему на следующее утро, а самый банальный страх. Страх остаться один на один с неизвестностью, с неведомой силой, которая лишь до поры до времени настроена к своим гостям благожелательно. Чего ждать от нее дальше, Артур попросту не представлял — и потому, удовлетворив потребность в отдыхе, решил убраться от нее подальше.

Поспособствовали такому решению и сны, виденные Санаевым в эту ночь. Сны с безлюдной гостиницей, где метлы и швабры сами начищают полы, утюги гладят постельное белье, а продукты прыгают в кастрюли, стоящие в ресторанной кухне.

Сны эти, сколь бредовыми они ни были, на обычные галлюцинации походили все-таки не больше, чем «Джоконда» на детские рисунки. Очень уж они вышли яркими, а по детальности не уступали хорошему кино. Особенно Артуру запомнился огромный платяной шкаф, читавший рэп. Слова его бодрого речитатива, Санаев, конечно же, позабыл — чего не скажешь о хоре из пяти бутылок коньяка, подпевавших деревянному рэперу заливистыми женскими голосами.

«Это не Земля, это не Земля, это ими-та-ци-я!».

При дневном свете подобное зрелище, понятно, кажется забавным, но только не когда видишь его сам, даром что во сне. В конце концов, осознать, что сон — это именно сон, в большинстве случаев можно только проснувшись. А Санаев от такого «шоу» проснулся не иначе как в холодном поту и мысленно решил: «хватит!». Убираться, мол, надо подобру-поздорову.

Потому он и спустился к завтраку, и выказал желание присоединиться к поискам артефакта Создателей. Решил выбрать из двух зол меньшее; причем под меньшим Артур наутро понимал уже прямо противоположное своим вчерашним представлениям.