Невероятные приключения факира, запертого в шкафу ИКЕА - Ромен Пуэртолас

Обладая удивительно богатым для человека его положения словарем, шриланкиец описывал каждый квадратный сантиметр пространства, которое открывалось из окна. Когда Валид просил объяснить ему значение какого-то слова, он прерывал рассказ и на несколько минут перевоплощался в учителя.

Афганец запоминал все.

Каждый день спрашивал, что происходит с европейской купальщицей:

– Она сегодня не плавает?

– Нет, уже несколько дней не показывается.

– А третий торговец справа, толстяк, даже отсюда видны его уши, продал все свои лепешки?

– Да. Его жена с длинной косой жарит новые на керосинке. Только бы волосы не спалила!

– Чувствую запах отсюда (лепешек, не сожженных волос). Мм… Так и хочется отломить кусочек.

Потом слепой шумно нюхал мерзкую разваренную картошку, которой их кормили, воображая, что это лепешки с перцем, испеченные женой торговца.

Так двое мужчин проводили время. Валид начал постигать сингальский, а Деванампия был счастлив вернуть вместе со зрением жизнь своему товарищу.

Так между ними установилось полное согласие.

Тюремная жизнь следовала ритму красочных и точных описаний Деванампии. А если шел дождь и рынок был закрыт цветными навесами, мешающими наблюдению, или по вторникам, когда рынка просто не было, слепой все же настаивал, чтобы сокамерник подробно описал ему вид из окна.

Однажды шриланкиец, поднявшись на цыпочки и крепко вцепившись в металлические прутья решетки, рассказывал Валиду о странном событии, происходившем снаружи:

– Мужчина лет сорока, усатый, одет в белую рубаху и бежевые брюки, на костылях переходил улицу (там сумасшедшее движение!), и вдруг старая желтая машина, похожая на нью-йоркское такси, поехала прямо на него. Видя, что машина не может остановиться, калека бросил костыли и побежал к соседнему тротуару, рядом с тюрьмой, и под машину не попал. Невероятно!

– Бог ездит на такси! – воскликнул Валид, которому запретили произносить имя Аллаха. – Это чудо!

Слепой потер ногу уголком тоги.

– Ну, – сказал он, – а что происходит сейчас?

– Вижу скопление народа, но поскольку это происходит на нашей стороне тротуара, то почти ничего не видно. Мешает сторожевая вышка. Во всяком случае, внизу какая-то суета. Даже охранники вышли на улицу.

– Отлично. Отлично, – прошептал слепой.

В тот день не произошло другого события, достойного интереса.

Гигиена в тюрьме практически не соблюдалась. Даже вода, льющаяся из душа, была темной и с примесью земли. В камерах водились тараканы, а заключенные без конца кашляли. В коридорах и местах общего пользования стояло зловоние. Уборные были постоянно засорены, а если нет, то из полных до краев унитазов на расколотые кафельные плитки выливалась желтоватая вода. Тогда заключенные в сандалиях или вообще на босу ногу шлепали по собственным экскрементам, как звери в клетке.

Однажды, когда двое мужчин вернулись с прогулки, куда их водили размять ноги, Деванампия, безостановочно кашлявший уже несколько недель, упал без сознания, как громом пораженный, на руки Валида.

Срочно позвали врача. Когда он пришел, то прямо на полу обследовал молодого шриланкийца. Потом вынул стетоскоп, грустно покачал головой, и двое внушительных молодчиков унесли тело, волоча его по желтоватой воде коридора.

Озабоченный Валид спросил у одного из заключенных, проходивших мимо, и узнал, что его друг умер.

(Не знаю, плачут ли слепые. Нужно уточнить. Если плачут, то Валид будет плакать. Долго. В этот момент собака пролаяла три раза, чтобы я продолжил рассказ.)

Итак, Валид плакал (уточнить).

В ту ночь он выплакал все слезы, скопившиеся у него на сердце. И даже в Афганистане слышны были его рыдания. Он только что потерял друга, единственного здесь, и снова вместе с ним лишился зрения. Теперь тюрьма быстро должна была превратиться для него в ад.

Валид Наджиб не успел привыкнуть к одиночной камере. Несколько дней спустя постучали, и толстая деревянная дверь заскрипела на шарнирах.

– Тебя не трогали, – сказал охранник, – но мест больше нет. Надеюсь, все будет нормально.

Он произнес эту фразу так, будто ему было что-то известно о вновь прибывшем, чего не знал слепой, и это ничего хорошего не сулило.

Когда дверь закрылась, воцарилась мертвая тишина. Ее нарушил афганец, словно отгоняя злой рок. Он представился, не забыв заметить незнакомцу, что он незрячий и тот должен сделать некое усилие, обращаясь к нему.

На эти слова тот ничего не ответил.

Соломенный матрас на одной из коек захрустел, как листья салата под острыми зубами. Видимо, человек лег. Скоро он заснул, поскольку до слуха Валида донеслось громкое дыхание, напоминающее рев медведя. Слепой подумал, что его новый сокамерник, должно быть, устал, и не стал его беспокоить.

Несколько часов спустя, когда принесли обед, тот проснулся и съел свою похлебку. Валид слышал, как он жует, потом рыгает – так громко, будто сам Валид находился прямо в его желудке. Он воспользовался этим, чтобы обратиться к нему:

– Простите, если я сказал что-то лишнее. Я слепой и не вижу выражения вашего лица. Если вы ничего мне не скажете, боюсь, я никогда не узнаю, с кем делю эту грустную обитель. Время пройдет быстрее, если мы познакомимся. Короче, я хочу сказать…

Тот не ответил.

Валид по-прежнему слышал, как невидимые ему зубы что-то пережевывают на фоне других звуков – характерного шлепанья сапог по грязи. Это его заинтриговало, он поднялся и стал шарить руками, пока не коснулся влажной кожи своего сокамерника. Тот перестал жевать.

– Кончай меня тискать, старый извращенец! – воскликнул мужчина по-сингальски, продемонстрировав при этом, что у него серьезные проблемы с дикцией. – Я и за меньшее могу придушить!

Валид тут же отдернул руку, словно обжегшись:

– Что вы, вы не так поняли! Я слепой. Я просто хотел привлечь ваше внимание, потому что с тех пор, как вы вошли, вы не сказали мне ни сло…

– Не трать время на болтовню, – перебил его шриланкиец невнятно, – я глух как пень.

Новость прозвучала как выстрел.

Вновь прибывший был солидным мужчиной двухметрового роста, с накачанными мышцами и заметным брюшком. Тонкие темные усики перечеркивали его лицо, словно говоря: «Из этого рта не вылетит ни звука». Но благодаря упорным упражнениям в артикуляции Таргин приобрел дар слова, несмотря на неутешительные прогнозы всех врачей, к которым он обращался. Поэтому Таргин уже не был немым, а только глухим – с этим он ничего не мог поделать.

Когда он вошел в камеру, его внимание сразу же привлек этот странный человек в солнечных очках. Этот аксессуар был неуместен там, куда солнце почти не проникало.

Черные очки и руки в постоянном движении придавали ему вид извращенца. Наверное, его посадили много лет назад в это гнусное место, он был вынужден воздерживаться сексуально, во всяком случае пока обжаловали приговор, за это время он отрастил длиннющие двухметровые усы и успел набрать сто восемьдесят килограммов в ожидании какой-нибудь привлекательной двадцатилетней девственницы.

А потом все прояснилось. Черные очки, продвижение ощупью по камере, белая трость, поставленная возле койки, – этого было достаточно, чтобы указать Таргину, который не отличался быстротой соображения, что его сокамерник был слепым.

«Глухой и слепой, – сказал он себе, – прекрасная компания!»

Когда наступила ночь и в коридоре зазвучали бубен и тарелки, которые сопровождали последнюю трапезу, Таргин поднялся с постели, подошел к слепому, который лежал лицом в потолок, губы у него шевелились, – похоже, он либо бредил, либо горячо молился.

– Меня зовут Таргин, – просто сказал он.

В результате гигант оказался неплохим малым.

(Ну, что дальше? Собака, быстро подай идею, ну-ка, полай!)

Очень скоро мужчины подружились, поскольку у обоих было общее свойство, отличавшее их от других заключенных и сближавшее между собой. Первый ничего не видел, второй ничего не слышал. Каким-то образом они дополняли друг друга. Один описывал то, чего не видел другой. То, чего не слышал один, другой писал на бумаге.