Пятьдесят слов дождя - Аша Лемми

отменили, люди, как правило, все еще верили в силу крови. Кроме того, по-прежнему имели весьма немалый вес богатство и репутация семьи. Может, Акиру больше не назовут принцем, но относиться к нему будут как к принцу.

А она, вероятно, продолжит сидеть на чердаке, наблюдая, как распускаются и умирают цветы.

Нори потрясла головой. Такие мысли служат лишь одной цели – удручать.

Она не слишком зацикливалась на матери, или будущем, или зияющей бездне пустоты, которая занимала в ее груди место сердца. За годы, проведенные здесь в полной изоляции, Нори научилась не думать слишком много. Иначе с большой вероятностью начала бы биться головой об пол.

Вернувшись, Акира легонько хлопнул сестру по спине, чтобы поправить осанку, но ничего не сказал. А она не спросила, куда он ходил и что говорил. Однако каким-то образом поняла, что к ней больше никто не притронется.

Спустя несколько минут Акира ее отослал.

– Иди поиграй, – произнес он, указывая на дверь. – Мне нужно репетировать для национального конкурса.

Нори разрывалась между разочарованием и облегчением, что больше не нужно продираться через слишком сложные для нее произведения.

– А нельзя послушать, аники?

– Нет, – сварливо отбрил брат, не глядя на Нори. – У тебя выражение лица делается нелепым, и это отвлекает.

– Чем же мне тогда заняться?

– Не знаю. Чем занимаются нормальные дети.

– Я не понимаю, что это значит.

– Тогда иди и пялься в стену, мне все равно. Я не могу постоянно тебя развлекать.

Нори прикусила язык и вышла из комнаты. Неподалеку ее ждала Акико.

– Занятия закончились, маленькая госпожа?

– Меня выгнали, – буркнула Нори. – Ему нужно готовиться к какому-то дурацкому соревнованию.

Акико приподняла уголки губ в улыбке.

– Ваш брат – лучший исполнитель страны в своей возрастной категории. Для него это вопрос большой гордости.

– Гордость, гордость, гордость, – проворчала Нори. – В этом доме только о ней и говорят!

– Гордость присуща мужчинам, Нори-сама. Возможно, вам ее полностью и не дано понять.

– Но обаасама тоже все время о ней говорит, а она не мужчина.

Акико фыркнула и прикрыла ладошкой рот, сдерживая смех.

– Ваша высокочтимая бабушка… не похожа на большинство женщин, маленькая госпожа.

Нори неохотно вернулась на чердак. Вяло поковыряла обед и отодвинула стакан молока.

– Хочу что-нибудь сладкое. Пусть кухарка приготовит мне торт.

Акико вскинула бровь.

– Какой же торт?

– Хочу лимонный. И чтобы со взбитыми сливками.

Служанка поклонилась и вышла, оставив Норико томиться в одиночестве. Девочка раздраженно походила по чердаку, взяла сборник стихов и, устроившись у окна, принялась читать. Учебник истории, который ей дал сенсей, лежал на верхней полке и собирал пыль. Когда через несколько недель занятия возобновятся, Нори явно нарвется на суровую выволочку. Саотомэ-сенсей всегда уезжал на лето, однако ожидал, что она не забросит учебу.

Нори просидела за чтением несколько часов, а когда принесли торт, слегка поковыряла в нем ложкой. Немного поиграла с Шарлоттой. Отказалась от ужина и пропустила мимо ушей возражения Акико.

Когда служанка велела ей идти спать тоном, который означал «не спорь, или я пожалуюсь бабушке», Нори произнесла про себя бранное слово.

Натянув через голову ночную рубашку, она ощутила за спиной чье-то присутствие.

– Нори.

Судя по тону, брат был ею недоволен.

Нори повернулась.

– Аники…

Его взгляд словно обдал холодным душем.

– Слышал, ты ведешь себя как капризный ребенок.

– Я не вела себя как капризный ребенок.

Ложь была настолько ужасной, что Нори с трудом сумела сохранить невозмутимое выражение лица. Однако на кону стояла гордость. Проклятая гордость Камидзы. Хоть сколько-то ее может оказаться и у ублюдка.

Акира закатил глаза и нетерпеливо посмотрел на свои наручные часы, словно Нори встревала в его тщательно спланированный график.

– Брось. Я не могу проводить с тобой каждую свободную минуту. И даже если бы мог, то не захотел бы. Что ты собираешься делать, когда начнется школа?

У нее пересохло во рту.

– Гакуэн? Школа?

Акира снова закатил глаза, и Нори подумала – несколько язвительно, – что поделом ему будет, если они там и застрянут.

Тусклый свет комнаты еще больше подчеркивал бледность брата, и Акира сиял, словно Иисус перед грешниками. Само его присутствие проливало флуоресцентный свет на все, чего у Нори не было.

– Да, школа. Мои занятия начинаются через несколько недель. Я и так все откладывал, смерть отца послужила достойным оправданием. Я не то чтобы в восторге от места, которое выбрала для меня старуха. Но у них есть учитель музыки мирового класса. Поэтому я согласился на сделку. Так вот, меня не будет весь день. И пока меня нет, тебе нельзя морить себя голодом.

– Я хочу с тобой! – Нори изо всех сил старалась сделать голос каким угодно, кроме умоляющего. К сожалению, получалось не очень убедительно. – Пожалуйста! Я хорошо учусь. Правда! Я могу ходить с тобой. Я тебя не опозорю, честное слово.

Его лицо потемнело.

– Нори, у меня другой год обучения. Кроме того, в мою школу не принимают детей твоего возраста.

И невысказанное: «И ты мне там все равно не нужна».

– И что? Есть школы для девочек моего возраста. Я знаю, что они есть. Сенсей в такой преподавал. Я пойду туда.

Акира одарил ее долгим, серьезным взглядом.

– Ты же знаешь, что это невозможно.

Перевод: «Если ты не понимаешь, что это невозможно, ты полная идиотка».

Нори впилась ногтями в ладони.

– Школе все равно! Все равно, и ты сам это знаешь. Там полно американцев…

Акира вскинул бровь.

– Только не в Киото. И как ты об этом узнала?

Нори уставилась в пол. Она-то идиотка, сомневаться не приходится, но даже она могла сделать простейший вывод. Все ненавидят американцев. И все ненавидят ее. О чем-то это говорит.

– Газету читаю. Акико иногда ее приносит, хоть ей и не положено. И я слышу, как сплетничает прислуга. И знаю про американцев. Они победили в войне, так ведь? Вот почему они здесь. Вот почему…

Нори умолкла. Она не до конца постигла значение слова «война», однако понимала: ее народ чувствует от американцев угрозу. И тайный страх, который она годами отталкивала, говорил, что ее отцом был американец. Откуда еще взяться такой коже? Коже, которую Акико назвала «цветной», когда Нори спросила, зачем ей нужны ванны.

Здесь нет цветных людей. Зато в Америке, как Нори читала, есть люди всех мастей, каких только можно себе представить. Всех цветов кожи, всех рас на планете.

У нее был еще один страх, самый глубинный, самый страшный: ее отцом был солдат другой стороны. Один из тех, кто явился на родину ее семьи, попытался уничтожить