Мария в поисках кита - Виктория Платова

Что же касается 27 и 44… На сорок четыре ВПЗР не выглядит, на двадцать семь — тоже. Возраст Бисквитного Лулу — самый подходящий для нее. Ха-ха! А первую пластику (выдаю страшную тайну!) она собралась делать в 50. Сильна надеюсь, что меня уже не будет рядом. Если, конечно, она не напишет Книгу…

Мужичонка даже не собирается отлипать.

— Сабас, паршивец! Он и словом не обмолвился, что у него есть знакомая русская! А ведь мы близкие друзья. Вы тоже — близкие друзья?

— Ближе некуда. Особенно если учесть, что я в глаза его не видела.

— И напрасно. Сабас очень приятный молодой человек и завидный жених. Тут вам любой это подтвердит.

— Да мне все равно. Единственное, что от него требовалось, — довезти нас до Талего.

— И много «вас»?

— Двое. Я и м-м… моя подруга.

— Такая же гуапа?

— Примерно. Может быть, вам известно, когда вернется Сабас?

— Никто не знает, когда Сабас уезжает и когда возвращается. Это же Сабас!..

— А есть здесь кто-нибудь… более предсказуемый? Кто смог бы помочь нам?

— Думаю, такой человек найдется. Старина Фернандо-Рамон, к примеру. На старину Фернандо-Рамона всегда можно положиться с легким сердцем. Он — мужчина многоопытный, всю жизнь провел в море и скатать вас на Талего… за умеренную плату… для него не вопрос.

— Отлично. И как мне добраться до этого волшебного Фернандо-Рамона?

— Считайте, что уже добрались, сеньорита. Фернандо-Рамон — это я.

Меньше всего я хотела бы видеть плюгаша Фернандо-Рамона в качестве перевозчика, но особо выбирать не приходится. Оставалась надежда, что он — владелец яхты «Ballesta» (это бы несколько примирило меня с действительностью), но… Как и следовало ожидать, Фернандо-Рамону принадлежала старая калоша «Пилар-44» со всеми ее подгузниками и подшипниками. Причем за малый каботаж на этой калоше хитрый мужичонка поначалу залудил целых триста евро.

— Не многовато ли? — стараясь не впасть в клинч, отдаленно напоминающий вэпэзээровский, поинтересовалась я. — Это как три раза в Мадрид съездить. И столько же раз вернуться.

— Цена верная, — заюлил Фернандо-Рамон. — Ни один дурак не повезет вас зимой на Талего за меньшие деньги.

— А с Сабасом мы сговорились за сто… — Задним числом я сняла с обманщика Сабаса 50 евро — за напрасные ожидания.

Быть того не может!

— Еще как может.

— Будете ждать Сабаса? Не имеет смысла, сразу вам говорю. Сабас — вольная птица, он может и через полчаса вернуться. А может, и завтра. И через три дня. Вдруг он вообще отправился к своей подружке в Бенидорм… У него их две — одна в Картахене, а другая как раз в Бенидорме. А Бенидорм — это та-акое место… Там можно на неделю пропасть. Особенно если ты молодой человек и у тебя есть подружка… Так будете ждать Сабаса или все-таки остановитесь на старине Фернандо-Рамоне?

— Триста евро — это чересчур. А в общем, приятно было познакомиться с вами, Фернандо-Рамон…

— ПодуМайтэ[15] хорошенько…

— Уже подумала. Всего хорошего. Алуэ…[16]

Триста евро! Тоже, нашел дурочку!.. Все, что мне остается, — морально давить на старину Фернандо, если уж никакого другого старины поблизости не оказалось. Это намного легче, чем давить на отморозков-издателей: ремесло, которым я за пять лет овладела в совершенстве. Всего-то и надо (алуэ-алуэ-алуэ!) развернуться на сто восемьдесят градусов и сделать несколько шагов. Шаги можно даже посчитать, предварительно заключив пари с самой собой: на каком именно Фернандо-Рамон одумается и бросится хватать за хвост ускользающую выгоду. Я вываливаю на кон пятнадцать, но Фернандо догоняет меня уже на десятом.

— Эй, красотка! Может, договоримся?

— Сто, — говорю я, не оборачиваясь.

— Сто пятьдесят. И я завожу мотор.

— Сто.

— Сто двадцать. И напитки.

— Сто и ни центом больше.

— Ладно, по рукам, — ломается близкий друг обманщика Сабаса. — Другого ни за что бы не повез, но такую красотку…

Эх, Фернандо-Рамон, не быть тебе издателем!..

Встреча ВПЗР и «Пилар-44» прошла намного лучше, чем я предполагала.

— Миленько, — сказала она, скользнув взглядом по рекламным щитам и двум выцветшим флагам на корме — испанскому и валенсийскому.

— Не «Титаник», конечно…

— Типун тебе на язык!.. А ты предупредила нашего кормчего, что на борту у него будет известная русская писательница?

— Еще не успела.

— Напрасно.

— Я только боюсь, как бы у нашего… э-э… кормчего крышу не снесло от такого известия. Вдруг сознание потеряет — что тогда будем делать посреди моря?

То, что меня жутко раздражает в ВПЗР: она хвастается своим ремеслом, как семилетний ребенок хвастался бы несуществующим старшим братом: ща-а как придет, как надает вам по рогам — будете знать! И лучше вам не связываться со мной, так-то!..

Она — писатель (и все должны падать ниц).

Она — писатель (и все должны тянуть к ней руки, не поднимая при этом глаз на венценосную).

Она — писатель (и все лучшее в этой жизни должно доставаться именно ей и доставаться бесплатно).

Что может разубедить ее: это не совсем так совсем не так? Человек, событие, стечение обстоятельств, способное раз и навсегда выбить дурь из ее башки? Но до сих пор не нашлось ни человека, ни события, ни стечения обстоятельств. Иногда я страстно желаю, чтобы она влюбилась. И влюбилась безответно, если вообще можно испытывать такие страсти в сорок четыре. Чтобы стала уязвимой, беззащитной — но не как Бисквитный Лулу, а как простая женщина. Не эксцентричная, не эпатажная, не-писательница, не-конь с яйцами. Как самая обыкновенная баба…

Примечание: Этого никогда не произойдет. Чем больше я наблюдаю за ней, тем больше убеждаюсь в этом. Да и как ей влюбиться, если она уже давно и безнадежно влюблена в саму себя?..

Минут через пятнадцать после отплытия я, подпихиваемая в бок ВПЗР, так и сообщила старине Фернандо-Рамону, что он везет на Талего не просто среднестатистическую «гуапу», а «известную русскую писательницу». Фернандо встретил это известие радостным шевелением бровей, цоканьем языка и предложением выпить за культуру вообще и за литературу в частности. Впрочем, выпили бы мы и так: холодина на «Пилар» была та еще, ничего другого от январского, хотя и Средиземного, моря ожидать не приходилось. Старина Фернандо выдал нам пластиковые стаканчики и плеснул в них «орухи» — испанского самогона, вполне легально продающегося в любом супермаркете по девять евро за бутылку. ВПЗР нашла «оруху» восхитительной и совершенно идентичной самогону, который пила на Алтае, в экспедиции по поиску знаменитой Укокской Принцессы, — в ней она тоже якобы участвовала. Странно, что такое эпохальное событие не нашло отражения ни в одной из ее книг, переполненных гораздо менее значимыми — с точки зрения вечности — вещами.

Сгинувший бесследно подлец Сабас почему-то волнует меня.

Конечно, не сам по себе. Не как вольная птица. Не как молодой человек, морочащий голову двум дамочкам из Картахены и Бенидорма (их остается только пожалеть). А как преступник, ускользнувший от возмездия. Как редкостная скотина, кое-что пообещавшая, но так и не сделавшая. При встрече, если она когда-нибудь случится, я обязательно выскажу все, что думаю о нем. Тем более, теперь я знаю, как он выглядит. К ветровому стеклу катера прикреплена фотокарточка: старина Фернандо-Рамон (в той же куртке, которая сейчас на нем) и парень с голым торсом, отдаленно напоминающий актера Хавьера Бардема. Сходство неявное и даже не совсем внешнее. То есть, если бы утонченный Хавьер Бардем играл homme à femmes[17] в совместной испано-французской постановке, оно было бы сильнее. А на фотографии как раз и запечатлен типичный бабник. Чмо, страдающее нарциссизмом и способное отсосать само у себя, так сильно оно себя любит. На шее у чмо болтается золотая цепочка и парочка подвесок на кожаных шнурках. Такой же шнурок обвивает правое запястье. У чмо в меру накачанные руки, хорошо развитый плечевой пояс и лицо модели, рекламирующей трусы «Calvin Clain».

Это чмо и есть Сабас.

— Он круглый год так ходит? — спрашиваю я у старины Фернандо.

— Как?

— Без рубашки. И всего остального.

— Нравится, да? Оно и верно — есть на что посмотреть. Я сам был таким молодцом лет тридцать пять назад. Встретились бы мы с вами тогда…

К альтернативной истории я равнодушна.

А старина Фернандо и вправду преуспел в своем ремесле: он ловко выводит «Пилар» из-под больших (очень больших!) волн, не переставая при этом болтать. Теперь, благодаря Фернандо-Рамону, я знаю о Талего гораздо больше, чем знала, вступив на борт его корыта.