Поединок. Выпуск 7 - Эдуард Хруцкий

Кончилось тем, что он вдруг часу в пятом утра крикнул дежурному:

— Всем! Приказ! Полтора часа спать! Потом пойдем по мильоны! — закрыл дверь на ключ, шапку надел на телефон и рухнул боком на стол.

Проснулся он через час с ощущением стыда: вот он здесь спит, а враги рабоче–крестьянской власти в это время, поди, не дремлют?..

Вышел из кабинета — маленький, косолапый, с тугим заспанным лицом, — растолкал дежурного:

— Рабочие, которых просил вызвать, пришли?

Тот поморгал, вдумчиво глядя на начальника. Потом зевнул и равнодушно ответил:

— Та с вечера же спят в цейхгаузе…

Несколько групп выстроились в длинном коридоре. Шмаков держал речь:

— Сейчас каждая из групп получит адрес, по которому следует провести тщательнейший обыск и, если понадобится, то и арест владельца дома. Заранее говорю: кому какой важности квартира попадется — никто нг знает. Поэтому — непременное условие: тщательность! Тщательность и беспрекословное подчинение тем сотрудникам чека, которые стоят во главе групп. Тщательность. Вежливость. Достоинство. Хочу подчеркнуть, что во время обыска могут быть обнаружены значительные суммы золота и драгоценностей. Это–народное достояние, похищенное врагами. Ни одна крупинка, ни один камушек не должны пропасть!

В строю недовольно заворчали.

— Знаю! Знаю, что такие слова обижают вас! Знаю, что стыдно такие слова говорить вам, лучшим из лучших петроградского пролетариата! Но, товарищи, золото — страшная вещь! Поэтому говорю: расстрел — каждому, кто будет замечен! Теперь… Я вижу, что некоторые товарищи с винтовками. Заменить на револьверы! Обыски проводить, если возможно, без лишнего шума. Что еще сказать? Больше нечего сказать. Все!

Группа, которую возглавлял сам Шмаков, отправилась на Троицкую в дом Толстого, к бывшему присяжному поверенному Ивану Ивановичу Коростелеву.

Дом был громаден. Даже по внешнему виду нетрудно было определить: беднота тут никогда не живала. Солидные двери, огромные гулкие подъезды, лифт…

Вызвали понятых. Поднялись на третий этаж.

Шмаков волновался. Почти месяц ищут они эти ценности. Убит Тренев. Ранен Ваня Стрельцов. Володя Туляк ходит по краешку смерти из–за этих драгоценностей, — и вот…

И вот — он поднимает руку.

И вот — он крутит звонок.

И вот — за дверью шаги…

Мужчина лет пятидесяти удивленно глядел на чекистов и, судя по всему, ничего не понимал.

— Мы — из чека. Вот ордер на обыск. Позвольте зайти.

— О, господи! — сказал Коростелев. — Чека… А я жду доктора. Дочь только что побежала за врачом. У меня сын заболел. С ним что–то страшное…

И он пошел в глубь квартиры, ссутулив плечи. Шмаков и все остальные — за ним. Вдруг до Коростелева дошло:

— Вы сказали: «Обыск»? Но почему — обыск? И почему именно у меня?

— Мы знаем, что у вас на квартире спрятаны большие суммы золота и драгоценностей.

— Какая чепуха! — Коростелев сказал это очень искренне. — И вы что, будете искать у меня?

— Не сомневайтесь.

— Но никаких драгоценностей у меня нет! И не было, поверьте!

Шмаков ухмыльнулся:

— Это, гражданин, такое дело, что на веру, знаете ли…

— Ах, ну конечно же! — быстро сообразил Коростелев. — Но, пожалуйста, бога ради, потише! У него, мне кажется, испанка, температура ужасная…

Осторожно приоткрыл дверь, заглядывая в комнату. Шмаков тоже посмотрел.

Ночник. Смятые простыни. Парнишка лет тринадцати, с безумно сияющими глазами.

— Папа! Ты почему ушел? Пить дай!

Коростелев плачуще улыбнулся Шмакову:

— Извините…

Начали с гостиной.

Шмаков морщился, как от зубной боли. «Зря все это! Нет у Коростелева никаких драгоценностей!»

Прошло с полчаса.

Коростелев тихонько отворил дверь, вошел на цыпочках.

И вдруг с неуверенной радостью сказал:

— Вы знаете… Он, кажется, заснул! — Стал смотреть на обыск равнодушно и устало.

Шмаков подошел к нему спросить воды, но не успел. Тот перевел взгляд:

— И дочка куда–то пропала. Побежала в соседний дом, к доктору Шварцу. Это, знаете ли, очень хороший доктор, Шварц, — один из лучших в Петрограде. Но почему–то все нет и нет…

— А жена ваша где?

— О–о! — Коростелев будто бы даже обрадовался вопросу. — Жена, видите ли, сбежала. Бросила нас, как говорится, и сбежала с каким–то офицером!

Неушедшее изумление прозвучало в голосе бывшего присяжного.

— Оставила записку, двоих вот детей… Недавно я узнал: они там, на юге. Заезжал какой–то юноша. Дембецкий, Дамбецкий. Она просит передать, что у нее все хорошо и что она, видите ли, просит ее понять! — он тихонько рассмеялся, легко, без горечи. — Вот только выздоровел бы! — добавил вдруг невпопад.

Шмаков попросил, наконец, напиться.

— Я вас провожу.

Шмаков жадно пил. Коростелев глядел, глядел на него, потом вдруг произнес:

— А вы знаете? Я, кажется, догадываюсь, что вы можете искать в моем доме. Правда, я не вполне уверен, но у меня ведь и вправду никогда никаких драгоценностей не было! Тот юноша, о котором я вам говорил, оставил у меня на время чемоданчик. Сказал, что, когда устроится с жильем, заберет. Я его оставлял жить у себя, но он отказался… Я сейчас принесу!

Чемоданчик был из тех деревянных, самодельных сундучков, которые, наряду с мешками, были в те годы самой распространенной укладкой у кочующего по России населения: замочек в проволочных петельках, жестяные уголки, веревочная ручка.

Тяжел, однако, был чемоданчик. Шмаков поковырялся в замке. Потом просто оторвал петли.

— Что вы! — Коростелев ужаснулся. — Он же придет за ним! Подумает…

— Ничего. В случае, приделаем назад.

Грязное нижнее белье, скрученное в узел. Рваные сапоги. Несколько кусков мыла. В парусиновом кисете, стянутом шнурком, — револьверные патроны.

Шмаков выложил все на стол. Подержал чемодан на весу и повеселел.

…Когда он ножом отделил от крышки сундучка тонкую фанерную стенку и оттуда с глухим стуком посыпались золото и камни, переложенные ватой, Коростелев схватился за голову и посерел.

— Вот так сундучок! — засмеялся один из рабочих.

— Хитро придумано!

— Но, позвольте! — заволновался Коростелев. — Но это же не мое. Я даже не знал, что в нем.

— Продолжайте обыск! — распорядился Шмаков, хотя был уверен, что в доме Коростелева больше ничего нет.

— Господи! — ужаснулся хозяин квартиры. — Так вы меня теперь?.. Но ведь Нина же еще не пришла! И как же Игорь?

Шмаков рассердился:

— Не будем мы вас брать! Рабоче–крестьянская власть разбирается, где — враг, а где — случайный человек!

Тот облегченно вздохнул, не очень–то, кажется, веря.

— А когда тот юноша придет, что я ему скажу?

— Не придет ваш юноша. Это уж точно, что не придет.

…Прапорщик Дымбицкий был одним из пяти, пытавшихся бежать нынешней ночью.

У других групп дела складывались не так легко.

Пятьдесят четыре часа шел обыск у торговца Шаповалова. Руководил Сидоренко, приданный первой опербригаде после смерти Тренева и ранения Стрельцова. Человек это был спокойный, в победе революции уверенный бесповоротно и потому к врагам относившийся хоть и беспощадно, но несколько даже иронически. Однако и Сидоренко, когда время, пошло на третьи сутки, стал терять выдержку.

— Да скажешь ты, наконец, где золото?

Тот был тверд, глядел честными, аж со слезой, глазами:

— Я же и говорю, товарищ чекист, нету у меня никакого золота! Вам приказано, я понимаю, — ищите! Только я вам честно признаюсь, что нету у меня никакого золота, и в том крест на себя кладу!

Дом Шаповалова перевернули вверх ногами. Заколоченную лавку его осмотрели с десяток раз. Перерыли весь двор…

И вот, наконец, Сидоренко вескими торжественными шагами еще раз вошел в дом мясника:

— Так, говоришь, нету никакого золота?.. Пойдем.

Привел к сортиру во дворе:

— Лезь!

Шаповалов вдруг взвыл дурным голосом, бросился прочь.

— Не–ет. Ты у меня, миленок, по–олезешь! — проговорил Сидоренко.

…В мешках оказалось 24 тысячи золотых монет–десятирублевиков.

Не меньше времени занял обыск в Белоострове, куда переехал на жительство отставной брандмайор Фетисов (его разыскали по номеру старого телефона).

Вероятнее всего, что ничего бы не нашли, если бы не соседский парнишка, который рассказал, что сразу же по приезде Фетясов с родственником таскали вечером какие–то свертки в лесок неподалеку от домика брандмайора.

В дупле старого дуба, после двух суток поиска, нашли… В свертках было ювелирных изделий и коллекционных медалей, как потом оказалось, на десять миллионов золотых рублей.

…А вот престарелая княгиня Чернигова чекистов встретила с радостью: