Пропавшее сокровище. Мир иной - Григорий Гребнев

— Ого! Да вы молодец, Настенька! Это же подвиг!.. — восхищенно воскликнул Волошин. — Если мы найдем эту княгиню, я добьюсь ходатайства о награждении вас медалью…

— …»За спасение утопающих»?

— Совершенно верно. Мы привели в действие могучую милицейскую машину, и нам угрожает опасность утонуть в многотысячных массах старушек, с которыми мы должны познакомиться.

— Ох, как жалко, что я поспешила! — с искренним сожалением воскликнула Тася.

Но, по-видимому, даже зная имя, отчество и фамилию настоящей владелицы французских книг и антологии Агафия, не так легко было в многомиллионном людском море Москвы отыскать «княгиню Евгению Феликсовну Бельскую».

Волошин безмолвствовал весь следующий день и позвонил лишь вечером.

— Ну? Говорите скорее! — крикнула в трубку Тася.

— Следы княгини Евгении Бельской найдены, — спокойно сообщил Волошин. — Но они найдены не в адресном столе, а в отделе регистрации умерших бывшего Москворецкого загса…

— Она умерла?

— Да… В тысяча девятьсот двадцать пятом году. Там же, в загсе, я узнал ее последний адрес. Она жила на Ордынке.

— Едемте сейчас же туда! — приказала Тася.

— Не могу, — устало сказал молодой бригадмилец. — Я уже две ночи не сплю из-за вашей старушки и ее бывшей барыни… Я валюсь с ног.

Но Тася была неумолима и безжалостна.

— Дайте мне адрес! Я поеду сама…

— Завтра… Вместе…

— Я сойду с ума! Вы хотите, чтоб я поседела за эту ночь?

Он рассмеялся:

— Седая девушка! И с таким характером… Мне очень хочется посмотреть на вас сейчас, но все же я отложу это удовольствие до завтрашнего дня.

Она успокоилась, в ней проснулась благодарность к этому спокойному и энергичному парню. Тася сказала:

— Простите. Я сумасшедшая.

— Вы такая, как надо.

— Идите спать… Ваня.

— Спокойной ночи, Настенька, — сказал он и повесил трубку.

В домике на Ордынке

О дореволюционном «купеческом Замоскворечье» написано немало, и потому автор не станет здесь перечислять все отрицательные стороны «темного царства». Это сделал Александр Николаевич Островский. О новом же Замоскворечье часто пишут в газете «Вечерняя Москва», не так красочно, как Островский, но все же достаточно подробно.

Автор только ненадолго остановится вместе с читателем возле маленького одноэтажного домика за зеленым палисадом на одной из самых замоскворецких улиц (если так можно выразиться), на Большой Ордынке. Окруженный многоэтажными домами, этот старый домик производил впечатление барыни и няни с известного полотна «Все в прошлом», попавших в современную Москву. Когда-то этот домик был нарядным купеческим особнячком средней руки. Сейчас, забытый жилуправлением, он пришел в упадок, но населен тем не менее густо. В то утро, когда Волошин и Тася остановились у его палисада, самая юная часть обитателей домика под присмотром старушек играла во дворе в салки или, в зависимости от настроения, пела, дралась, смеялась и плакала.

— Здесь, — сказал Волошин. — Сейчас мы выберем наиболее идейную старушку и учиним ей допрос.

Они прошли во двор и присели на скамью подле одной из старушек. Определив по типу лица, что старушка эта скорее всего татарка, Волошин вежливо произнес:

— Селям алейкум, апа!

Старушка не поняла и на чистейшем русском языке спросила, что ему нужно. Завязался оживленный разговор, к которому вскоре присоединились старушки со всего двора. Но Клавдии Антиповны «среди них не было». Оказалось, что она действительно живет в этом доме уже много лет, но служит через три дома отсюда «собачьей бонной», то есть выводит гулять болонку, по кличке «Мадам Бовари», принадлежащую какой-то тощей пожилой аспирантке.

Оказалось также, что одна из старушек, живущая в этом доме с восемнадцатого года, отлично помнит княгиню Евгению Феликсовну Бельскую:

— Нерусская она была, француженка, что ли, и часто какие-то чудные слова говорила. Говорит, а сама смеется — забыла, мол. Только она редко смеялась. Как сейчас я ее вижу: тоненькая, будто колосок, бледная и все кашляла. Глаза большущие и печальные, горе у нее какое-то на сердце лежало… Наша Антиповна любила ее, как за родной сестрой ухаживала, и все же померла она, касатка. Сказывала Антиповна, будто сохла ее барынька по каком-то князе или графе, а он, вишь, в уме повредился и без вести пропал…

Все это благодушная круглолицая старушка излагала не торопясь, певучим голосом, будто сказку о спящей царевне рассказывала. Закончила она свой рассказ громким голосом:

— Игорь! Брось палку, халюган! Вот скажу матери!..

Игорь бросил палку и, по просьбе своей бабушки, охотно сбегал за «Антиповной». Та вскоре пришла, неся на руках крохотную аспирантскую Мадам Бовари, покрытую кокетливой попонкой. Старушка узнала Тасю и очень обрадовалась ей, а на сообщение Волошина, что старинная книга нашлась, Клавдия Антиповна только рукой махнула:

— Отдайте ее ученым людям, а то с нею только беды наживешь…

Они прошли в дом. Клавдия Антиповна ютилась в маленькой каморке, большую часть которой занимал пузатый темно-красный комод. Над комодом, в красивой золоченой раме, висел среднего размера портрет молодой женщины, написанный тушью.

— Она… — грустно глядя на портрет, сказала Клавдия Антиповна. — Ей тогда было двадцать лет…

Не отрывая глаз Тася смотрела на портрет. Лицо Евгении Бельской, чуть удлиненное и излишне бледное, останавливало внимание неожиданной и необычной красотой. Его обрамляло облако темных волос и воротник светлой блузки, отделанный кружевами тонкого, как у снежинки, рисунка. Большие глаза смотрели на Тасю настороженно, даже тревожно. Казалось, что женщина, изображенная на портрете, вот-вот спросит: «Вы что-нибудь знаете обо мне, мадемуазель?»

— Какие у нее глаза! — тихо сказала Тася.

— «Меня восхитил портрет госпожи де Гриньян… На этом портрете была изображена молодая женщина, умевшая любить», — задумчиво произнес Волошин.

— Что? — будто очнувшись, спросила Тася. — О чем вы?…

— Я не умею вести идейные разговоры о живописи, Настенька, и потому на авось цитирую Стендаля.

— Она всегда была как малый ребенок, — со вздохом сказала Клавдия Антиповна и погладила Мадам Бовари, за что та немедленно лизнула ее руку. — А как назначили революцию, она даже обрадовалась и сказала мне: «Ну, слава богу, теперь я совсем уйду от князя Андрея, и мы с Платоном поженимся». Вот и «ушла»… на тот свет…

Забыв посмотреть подпись художника, Тася попросила старушку немедленно рассказать ей и Волошину все, что та знала о Евгении Бельской.