Ночное солнце - Герай Фазли

Когда Гюльназ уже повернулась, чтобы выйти из палаты, она вдруг услыхала его слабый голос.

- Ну, как, сестра? Общий язык с моим пульсом не нашли? - Раненый будто бредил во сне, но в голосе его была явная насмешка. - Я действительно жив-здоров или мне это кажется?

- Думаю, что вы не ошибаетесь, молодой человек. Мне тоже кажется, вы действительно живы-здоровы, - Гюльназ вернулась к его койке. Давно привыкнув к подобного рода горьким шуткам раненых, она больше не терялась в разговоре с ними. - В голову угодило? Куда именно?

- Моя голова не настолько соображает, чтобы ответить на этот вопрос.

- Я посмотрю вашу историю болезни... Как ваша фамилия?

- Лисицын Виталий.

- Лисицын? - И тут перед взором Гюльназ возник Евгений Петрович и его верная жена Вера Ивановна, и она взволнованно произнесла: - Уж не сын ли вы Евгения Петровича?

Увидев, как больной изменился в лице, Гюльназ поняла, что не ошиблась.

- Вы... вы, сестра... знаете моего отца? - Левой рукой он хотел отвести соскользнувший на глаза бинт. Гюльназ, быстро наклонившись, помогла ему. Виталий изумленно уставился на нее сияющими голубыми глазами: теперь в них будто колыхалось море страданий. - Вы совсем не похожи на русскую девушку... А отца...

- Я и вашу маму... Веру Ивановну тоже знаю. Мы познакомились случайно, в поезде.

Но раненый будто не хотел ее слушать или вообще не слышал. Отведя от Гюльназ глаза, в которых застыло страдание, он устремил свой взгляд куда-то в пустоту.

- Не волнуйтесь! Мы позже поговорим об этом... А теперь скажите, вам что-нибудь нужно? Хорошо... Сейчас, я сама все сделаю.

И Гюльназ торопливо вышла из палаты. Сердце ее было переполнено состраданием. Ей представилось веселое, полное восхищения лицо Веры Ивановны: "Я с тебя буду спрашивать о сыне, сделай все, что в твоих силах, Гюлечка, верни мне его..."

12

С того дня к каждодневным трудным и тревожным заботам Гюльназ прибавилась еще одна: Лисицын Виталий Евгеньевич... Девушка считала себя его единственной заступницей. Ей казалось, что среди этого множества раненых Виталий ей ближе всех, потому что они, хоть и заочно, но были давно знакомы. Благодаря восторженным описаниям Веры Ивановны у Гюльназ в воображении сложился идеальный образ молодого человека. Теперь же можно было убедиться, что между воображаемым и настоящим молодым человеком не такая уж большая разница. Виталий действительно был парнем что надо. Вера Ивановна была права.

С каждым днем она все больше убеждалась, что у этого мужественного, веселого парня - благородное сердце. С ним было приятно разговаривать, потому что в беседе он раскрывался душой и вслед за своими словами как бы приближался к собеседнику.

Но, несмотря на это, Гюльназ видела, что он печален, суров, а иногда просто мрачен для своего возраста. Он не любил говорить ни о себе, ни о родителях. Гюльназ так и не услышала от него ни слова ни о Вере Ивановне, ни о Евгении Петровиче. Может быть, за этим крылась какая-то тайная причина?

Однажды, когда Гюльназ подошла к его кровати, он был бледнее обычного и особенно печален.

- Что с тобой, Виталий? Ты ночью плохо спал?

- Разве бывают ночи, когда я сплю хорошо?..

- Тебя мучает рана?

Он повернул к ней голову, чуть улыбнулся:

- Нет, рана меня не мучает. Сердце болит.

- Дать тебе что-нибудь выпить?

На этот раз Виталий насмешливо поднял брови.

- Ты говоришь о сердечном лекарстве, Гюлечка? Где взять столько лекарств, чтобы дать всем, у кого болит сердце?

Гюльназ не нашлась что ответить. Виталий это почувствовал.

- Скажи, Гюля, ты хорошо помнишь мою маму? Тебе запомнилась она действительно красивой? - Виталий приподнялся на локте. В сердце у Гюльназ что-то оборвалось. Эти слова означали, что Веры Ивановны нет больше в живых. Она совсем растерялась, не зная, что ему ответить. Но отвечать было и не нужно. Он сам продолжал. - Нет у меня больше мамы, Гюля, нет! - И как бы срывая зло на ком-то, почти закричал: - Нет у меня больше ни мамы, ни папы, ни сестры... Один я, один...

У Гюльназ пересохло в горле, так и стояла она, глядя в сверкающие гневом большие светлые глаза парня. Недавно зародившееся чувство сострадания захлестнуло ее, она с трудом сдерживалась, чтобы не обнять его.

- Не говори так, Виталий, ты не одинок... - Девушка взяла в свои ладони его левую руку, с жаром произнесла: - Я твоя сестра, считай меня своей родной сестрой. Я буду знать, что у меня не один, а два брата: Эльдар и Виталий...

На пересохших губах Виталия мелькнула печальная улыбка:

- Спасибо тебе, Гюля... - Голос его дрогнул. - Я и без того с самого первого дня считаю тебя самым дорогим для меня человеком... Ты не обижайся, Гюля. Я не хочу, чтобы ты была мне сестрой. Я больше вообще не хочу, чтобы у меня была сестра. Я уже пережил однажды горе потери. Хватит! Хватит с меня!

Виталий стукнул кулаком левой руки по подушке. Будто именно она во всем была виновата. Гюльназ хотела как-то успокоить его, но тут послышались разрывы, стены здания содрогнулись, началась бомбежка. Раненые зашевелились.

- Виталий, - на этот раз Гюльназ произнесла это имя с особой теплотой. - Вставай, надо в убежище. Сейчас принесу носилки...

- Не нужно, Гюлечка... Не хочу! - Он бессильно растянулся на кровати. Но тотчас приподнялся, опершись о локоть. - Но вы, Гюля, ступайте... Спускайтесь в убежище... Прошу вас...

- Если ты не встанешь, я никуда не двинусь, - отрезала Гюльназ и присела на край кровати.

Палаты постепенно опустели, когда ушли последние санитарки, уносившие тяжелораненых, Гюльназ прямо посмотрела в глаза Виталия, все еще полные грусти.

- Ну теперь расскажи мне, когда и где это случилось?

Виталий молчал, будто не слыша ее.

- Разве я тебе не сестра, Витя... Расскажи...

Глаза Виталия полыхнули странным гневом.

- Не говорите так, Гюля... Прошу вас... Я не хочу, чтобы вы были моей сестрой... Я больше не хочу быть ничьим братом.

- Что с вами, Виталий, дорогой...

В его глазах блеснули слезы.

- Нет, хватит! Я больше не могу этого вынести.

Гюльназ охватил страх. Потрясенная до глубины души, она крепко сжала руку Виталия, но слов не находила.

- Ты не знаешь, Гюля, какой это ужас, ты не знаешь, Гюля... Фашисты надругались над моей сестрой Олей... Дикари, варвары! А потом их всех расстреляли... А я... Вот видите, еще живу...

Он облизал пересохшие губы, умолк, Гюльназ больше ни о чем не спрашивала. И без того все было ясно. В день начала войны Виталий, как видно, не сумел встретиться с родителями, а потом...

Думая о несчастье, постигшем этого парня, неподвижно лежащего перед нею, Гюльназ забыла о всех своих горестях.

13

На следующий день, в определенный час появившись в госпитале, она прежде всего подумала: "Как там Виталий?" И пошла к нему.

- Доброе утро, Виталий! - Она присела на свое обычное место и заметила в его голубых глазах печальную улыбку. Она не предвещала ничего утешительного.

- Доброе утро. - Голос Виталия, как ни странно, был спокоен.

- Как ты спал?

- Да разве это сон?

- У тебя ночью болела рана? - Дрожащей рукой она провела по его мягким волосам. Устремив на нее сверкающие глаза, Виталий хотел что-то сказать, но так и не решился. Гюльназ вынула из нагрудного кармана халата термометр, чтобы измерить ему температуру, встряхнула его.

- Дай! - сказал Виталий.

- Нет, я сама поставлю... - Она, расстегнув ему ворот, сунула термометр под мышку, другой рукой прикоснулась к его лбу. - У тебя нет температуры, Виталий. Почему же ты не спишь?

Лицо его сделалось жалостливым. И сердце ее дрогнуло, сама не зная почему, она наклонилась и поцеловала его в щеку.

- Вот этой ночью ты будешь обязательно спать!

Что означал этот поцелуй, не понял ни Виталий, ни она сама. О чем возвещал? О чувстве ли сострадания или об ангеле любви, зародившемся в воображении Виталия?

- Гюля, ты зачем? Дорогая?

Если бы Гюльназ не понимала смысла его взгляда, она была бы самой счастливой девушкой на свете. В этом взгляде вместе с печальной улыбкой затаилась безнадежная, недоверчивая любовь. Она была такой же трепетной и чуткой, как он сам. По всей вероятности, вместе с горячим поцелуем на своей щеке он ощутил и минутный холод в выражении ее глаз.

- Я люблю тебя, Виталий...- прошептала Гюльназ, склонившись над ним.

Совсем недавно обучилась она с дрожью произносить эти слова, в свои самые счастливые минуты. Она видела, как они действовали на Искендера: в такие минуты он замолкал, замирала и она. А теперь там, где не было Искендера, под тайным, вороватым взглядом раненых, устремленных на них, она сумела произнести эти прекрасные слова. Откуда взялись эта искренность в голосе, этот жар? И свет надежды в повлажневших глазах Виталия подтверждал, что произнесла она их искренне. Парень ей поверил. Она это видела. Как хорошо... Как хорошо, что она смогла сказать все это Виталию. Но теперь предстояло сделать самое трудное. Испугавшись затянувшейся паузы, которая могла быть неверно истолкована, она как в воду бросилась: