Под грузом улик. Неестественная смерть - Дороти Ли Сэйерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Его первые школьные годы счастливыми не назовешь. Он был довольно капризным ребенком, а одноклассники, естественно, прозвали его «заморышем»[209] и насмехались над ним. Он же в порядке самозащиты паясничал и со временем превратился бы в завзятого шута, если бы учитель физкультуры в Итоне не разглядел в нем врожденный талант незаурядного крикетиста. После этого, разумеется, его эксцентричность стала восприниматься как остроумие, а Джеральд получил полезный урок, увидев, что его младший брат стал куда более популярным, нежели он сам. К шестому классу Питер умудрился стать звездой школы — спортсмен, эрудит, arbiter elegantiārum[210] — nec pluribus impar[211]. Крикет тому весьма способствовал — огромное количество выпускников Итона помнят «великого Уима» и представление, которое он устроил в игре против Харроу, — однако его знакомство с отличным портным, знание Лондона и умение отличать хорошее вино от плохого — целиком моя заслуга. Денвер мало заботился о нем — у него было слишком много собственных сложностей, к тому же приходилось заниматься Джеральдом, который как раз в то время знатно опозорился в Оксфорде. В сущности, Питер никогда не ладил с отцом, он был беспощадным юным критиком отцовского поведения, а сострадание к матери разрушительно влияло на его чувство юмора.
Излишне говорить, что Денвер был последним, кто потерпел бы собственные недостатки в своих отпрысках. Ему стоило больших денег вытащить Джеральда из оксфордской передряги, и младшего сына он охотно передал на мое попечение. В семнадцать лет Питер по собственной воле переехал ко мне. Он был не по годам зрел, чрезвычайно разумен, и я обращался с ним как с человеком, умудренным жизненным опытом. Отправив его в Париж и передав в надежные руки, я наказал ему действовать на здоровой деловой основе и следить, чтобы все дела велись к взаимному удовлетворению обеих сторон и при проявлении великодушия с его стороны. Он полностью оправдал мои ожидания. Уверен, что ни у одной женщины никогда не возникло повода пожаловаться на отношение к ней Питера; а по меньшей мере две из них вышли впоследствии замуж за представителей королевской семьи (да, весьма дальних представителей, но все же). И здесь я снова считаю себя вправе признать свою заслугу: каким бы хорошим ни был материал, попавший тебе в руки, смешно думать, что вопрос светского воспитания юноши можно оставлять на волю случая.
В ту пору Питер был поистине очаровательным молодым человеком: очень искренним, скромным, с отменными манерами и живым умом. В 1909 году он получил стипендию для изучения истории в Баллиоле, и тут, вынужден признать, сделался в некотором роде несносен: стал вести себя претенциозно, усвоил вычурные оксфордские манеры, обзавелся моноклем, бравировал своими суждениями как в студенческой среде, так и за ее пределами, однако, к его чести будет сказано, никогда не пытался свысока относиться к матери или ко мне. Он учился на втором курсе, когда Денвер сломал шею на охоте и Джеральд унаследовал отцовский титул. В управлении имением Джеральд проявил себя более ответственно, чем я ожидал; худшей его ошибкой явилась женитьба на кузине Хелен, тощей, манерной ханже, провинциалке с ног до головы. Они с Питером от всей души презирали друг друга; но тот всегда находил убежище в поместье матери Доуэр-хаусе.
А на последнем курсе Питер влюбился в семнадцатилетнюю девочку и вмиг забыл все, чему я его учил. Он обращался с ней так, словно она была соткана из паутины, а со мной — как с черствым старым идолом разврата, который сделал его недостойным прикоснуться к ее нежной чистоте. Не стану отрицать, они составляли изысканную пару — белизна и золото, лунные принц и принцесса, как их называли. Ближе к истине было бы сказать — точно с луны свалившиеся. Никто, кроме нас с матерью Питера, не задавался вопросом: что бы он стал делать через двадцать лет с женой, не имевшей ни мозгов, ни характера, а сам он, разумеется, был полностью ослеплен любовью. К счастью, родители Барбары сочли, что она еще слишком молода для замужества, так что на свой последний университетский курс Питер отправился с таким же настроем, с каким сэр Эгламур сражался со своим первым драконом[212]. Словно голову этого дракона, положив к ногам своей Прекрасной дамы диплом с отличием, он приготовился добродетельно выжидать испытательный срок.
Но тут грянула война. Разумеется, юный идиот помешался на идее жениться, прежде чем отправиться на фронт. Однако присущие ему совестливость и чувство чести делали его податливым как воск в чужих руках, и ему внушили, что, если он вернется с войны калекой, это будет нечестно по отношению к девушке. Сам он об этом прежде не подумал, и теперь, в неистовом порыве самоотречения, поспешил освободить невесту от данного ему слова. Я в этом участия не принимал; результат меня, не скрою, порадовал, но средство казалось неприемлемым.
Он безупречно сражался во Франции, стал хорошим офицером, солдаты любили его. А потом, представьте себе, в шестнадцатом году, уже будучи капитаном, он приехал в отпуск и узнал, что его девушка вышла замуж — за некоего солдафона в чине майора, за которым она ухаживала в госпитале Отряда добровольной помощи и чьим девизом в отношениях с женщинами было: «Брать без раздумий и не миндальничать!» Для Питера это явилось страшным ударом, поскольку девице даже не хватило духу заранее предупредить Питера. Они скоропалительно поженились, узнав, что тот возвращается; лишь ступив на землю Англии, он получил письмо с сообщением о fait accompli[213] и напоминанием, что сам освободил ее от обета.
К чести Питера надо сказать, он явился прямо ко мне и признал, что сделал глупость. «Ладно, — сказал я, — это послужит тебе уроком. Впредь не ставь себя в дурацкое положение». Итак, он вернулся на фронт с
