Дневники. 1946-1947 - Михаил Михайлович Пришвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Борьба за чечевицу содержится в богоборчестве. В этой борьбе за чечевицу предполагается, что второй Адам про себя знает лучше о первенстве, чем первый Адам, что первый Адам не создает первенства, а только им пользуется, тогда как второй Адам бьется за чечевицу и с головой ушел в эту борьбу за необходимый насущный хлеб, чтобы освободить для всех захваченное отдельными людьми первенство в пользу себя. Тут-то и возникает идеал коммунизма для всех, а не для себя.
(Возвращаюсь к своему «Царю». В нем великолепно разработана идея борьбы человека за первенство в природе. Но нет еще ясного оправдания необходимости борьбы за чечевичную похлебку в положении второго Адама. Война заставила взяться человека за ум, т. е. из идеальной области перейти в область материально-практическую – технику – и тем
661
самым взяться за чечевичную похлебку. Эта доля выпала не нам одним, но только у нас одних это вызвало революцию. У нас взялись за ум не на время, а навсегда, т. е. вступили в борьбу за страдающего человека с самим Богом.)
Пришло в голову – «Мою страну» для географического издательства сделать просто, подобрав примеры. А «Чувство родины» сделать юбилейным сборником.
Значит, финансы мои такие:
На книжке сейчас 20 т.
Переведут за «Мои тетрадки» 25 т.
«Избранное» 55 т.
Всего 100 т.
<3ачеркнуто: Ничего, так жить можно!>
Почти до полудня мрачное небо готовило непогоду и уже начался было дождь, как вдруг стало прояснивать, «спящая красавица» открыла глаза и на поляне в лесу, где мы собирали опенки, среди темных елей просиял золотой клен. Можно было и час целый глядеть и не наглядеться, как по-разному слетали совсем золотые светящиеся листья и заметно оголялась макушка. Мы набрали по большой корзине опенков и, возвращаясь, счастливые, с тяжелой ношей домой, встретили Раису с Федей.
Небольшая стычка у Раисы с Лялей произошла при разговоре о празднике Москвы. Раиса приняла праздник всей душой, как народный, а Ляля окрысилась: «После всего, что было в Москве после войны, разве можно чему-то в ней радоваться?» Тоже, после обсуждения жизни Михалкова с достойнейшей Наташей Кончаловской, Ляля сказала: «Разве можно любить Михалкова?» После Раиса мне назвала Лялю: «Пуританка какая! Почему нельзя любить Михалкова?» И недвусмысленно пожелала мне в дом ребеночка, своего или внука – «а то у вас не хватает чего-то». Она молода, жизнерадостна и чуть-чуть глуповата. Я очень рад, что у меня в доме нет детей и счастлив с Лялей
662
совершенно. Во всех детях, кроме того, что живет в душе моей и у моего друга и некоторых мне близких людей, я вижу в лице грех прошлого и мрак будущего. После всего испытанного я не могу уже быть таким наивным, чтобы в живых детях узнавать своих нерожденных.
21 Сентября. Ночь была очень холодная, звезды сияли на шелке. Мы ждали мороза, но как раз в то время, когда перед восходом солнца рождался мороз, явился туман и не дал морозу окрепнуть, и потом пробились солнечные лучи и обняли всякую травину. (А все-таки трава побелела.)
Начал опять думать о «Царе», что борьба за первенство должна в нем сплестись с борьбой за организм (общественность), противопоставляемой борьбе за существование.
22 Сентября. Дунино – Москва. Утро точно как вчера, тоже встает солнце в тумане. Но вчера я ошибся: мороз приходит позднее и держится в тени, когда солнце довольно высоко. Однако туман мешает, наверно, ходу мороза (проверить).
Пришла речь Вышинского. 19/20 сентября. Пришло сомнение...
Чуть ни с детства я загипнотизирован мыслью о том, что войну делают дурные люди, капиталисты, кому она выгодна. Казалось это безнравственным.
Но война есть расчет, прежде всего расчет, ведомый не мошенником, а необходимо безнравственной (т. е. безличной) силой общественной, силой улья, подобной стихийным силам.
Бесчисленны и трагичны попытки сделать эту силу личной силой радости, счастья, любви, попыткой распространить свое жизнелюбие на всех. Влюбленный вокруг своей любви гармонически располагает весь мир, но той силе нет никакого дела до этой личной любви.
Может быть, эти две силы, личная и общественная, вырастают из двух естественных потребностей человека: общественная из необходимости питания, личная – из
663
свободного размножения. Может быть, даже и наша советская идеология улья есть революционное требование ввести питание в берега общественной необходимости. И оно понятно: при недостатке питания человек совсем не может существовать. Размножение, любовь зависимы от питания и провозглашенная христианством независимая любовь – есть любовь в пределах личного решения (аскетического): все умирают, а я... «Нет, весь я не умру!»
23 Сентября. Такой же чудесный день, как и вчера.
Кажется, ни разу еще не приходилось так быстро перелетать из деревни в город: утром решал вопрос – мешает ли туман, предшествующий восходу солнца, росту мороза, а в обед смотрел на реставрацию купола нашей церкви над солнечной Москвой.
Сколько бы ни праздновали 800-летие Москвы – это не Москва: Москва есть нечто устойчивое, а это – пыль и вонь строительства будущего, но никак не Москва!
Мысль о народном чувстве земли: мужики и Курымушка*, Адам и Ева, белый перепел: везде не самая земля, а чувство земли, во всякой идее в то же время чувство тела земли.
В воскресение на базаре в Звенигороде исчезла картошка, а что привезли – продавалось не по 100 рублей, как раньше, а по 200. Мы подумали, не есть ли это результат паники от речи Вышинского в Америке? (Наш председатель – радио.)
Вчера в Москве спросил я Ивана Федоровича из Пушкина – мужика-середняка («я – как все»):
– Что в народе говорят о речи Вышинского?
– Болтают везде, – ответил он.
И я думаю, что наше предположение правильно.
* Курымушка – детское прозвище Миши Пришвина – см. автобиографический роман «Кащеева цепь».
664
Тогда это чувство было только у нас. Теперь это (от речи Вышинского) выходит на весь мир.
Как удивительно последовательно вырастает коммунизм, не отступая ни перед чем, не сдаваясь ни в чем. Речь Вышинского
