Чужестранка - Диана Гэблдон

В один из моментов просветления, которые делались все более редкими, Джейми попросил, чтобы я дала ему умереть спокойно. Я только повторила слова, которые вырвались у меня прошедшей ночью: «Черта с два!» — и продолжала делать свое дело.

Едва солнце село, в коридоре послышался шум шагов. Дверь отворилась, и вошел дядя Джейми, настоятель аббатства, в сопровождении отца Ансельма и еще троих монахов, один из которых нес небольшой кедровый ларец. Настоятель подошел ко мне, благословил и взял мою руку в свои.

— Мы пришли совершить соборование, — сказал он тихим и очень добрым голосом. — Не пугайтесь, прошу вас.

Он двинулся к кровати, а я в недоумении посмотрела на брата Ансельма.

— Таинство последнего причастия, — пояснил он, близко наклонившись ко мне, чтобы не беспокоить и не отвлекать собравшихся у постели монахов. — Последнее помазание.

— Последнее помазание! Но это же для тех, кто вот-вот умрет!

— Ш-ш-ш. — Он отвел меня подальше от кровати. — Более точно это можно было бы назвать елеепомазанием болящего, но в действительности оно и вправду применяется в тех случаях, когда есть опасность смерти.

Тем временем монахи повернули Джейми на спину и уложили с большой осторожностью так, чтобы не причинять сильную боль израненным плечам.

— Цель у этого таинства двойная, — продолжал Ансельм нашептывать мне в ухо, пока шли приготовления. — Первое — это моление об исцелении страждущего, если того пожелает Господь. Ведь елей, то есть освященное масло, есть символ жизни и здоровья.

— А что же второе? — спросила я, заранее зная ответ.

— Если нет воли Господа на то, чтобы человек остался жить, то ему дается отпущение грехов, и мы поручаем его Богу, дабы душа отошла в мире.

С этими словами Ансельм, заметив, что я собираюсь выразить протест, предостерегающе положил мне на рукав свою ладонь.

Приготовления закончились. Джейми лежал на спине, целомудренно укрытый простыней до пояса; в головах и в ногах горело по две свечи, что самым неприятным образом напомнило мне о гробе. Настоятель Александр уселся возле кровати; рядом с ним монах держал поднос с закрытым потиром — чашей со Святыми Дарами, а также двумя серебряными бутылочками — с елеем и святой водой. На предплечьях монаха перекинуто было белое полотенце.

«Точь-в-точь стюард, подающий вино», — сердито подумала я: вся эта процедура действовала мне на нервы.

Молитвы произносили нараспев по-латыни; негромкое антифонное пение[67] успокаивало, хоть я и не понимала слов. Ансельм шепотом переводил мне некоторые части службы, другие казались сами собой понятными. Но вот настоятель жестом подозвал Полидора, тот выступил вперед и поднес к носу Джейми какой-то пузырек, который, должно быть, содержал нашатырный спирт или другое возбуждающее, потому что Джейми дернулся и отвернул голову, не открывая глаз.

— Зачем они будят его? — спросила я.

— Если это еще возможно, желательно, чтобы больной находился в сознании и покаялся в совершенных грехах. К тому же это дает возможность принять Святое причастие, которое поднесет ему настоятель.

Настоятель осторожно прикоснулся к щеке Джейми и повернул его голову, чтобы тот снова понюхал соль. С латыни Александр перешел на родной язык шотландцев и заговорил очень ласково:

— Джейми! Джейми, мой родной! Это Алекс, милый ты мой. Я здесь, с тобой. Ты должен ненадолго очнуться, совсем ненадолго. Я дам тебе отпущение грехов и причащу тебя. Сделай маленький глоточек, чтобы ты мог отвечать, когда нужно.

Брат Полидор поднес чашку к губам Джейми и начал по капле вливать воду в пересохший рот. Глаза у Джейми были открыты — лихорадочно блестящие, но вполне разумные.

Аббат начал задавать вопросы по-английски, но так тихо, что я еле разбирала слова: «Отрекаешься ли ты от сатаны и всех деяний его? Веруешь ли в Воскресение Господа нашего Иисуса Христа?» — и так далее. Джейми на все вопросы отвечал утвердительно хриплым шепотом.

Когда таинство было окончено, Джейми откинулся на спину и закрыл глаза. Ребра его резко выступали под кожей; он ужасно исхудал за время болезни и особенно лихорадки. Настоятель, поочередно обращаясь к бутылочкам с елеем и святой водой, наносил знаки креста на тело, включая лоб, губы, нос, уши и веки. Он нанес елеем знаки креста во впадине под сердцем, на обеих ладонях и на сводах стоп. Раненую правую руку после помазания поднял с особой бережностью и положил Джейми на грудь.

Причащение совершилось быстро и необыкновенно бережно: одно легкое прикосновение большого пальца настоятеля.

«Суеверная магия», — отозвалась на все эти действия рациональная часть моего существа, но я была невольно тронута выражением любви на лицах молящихся монахов.

Джейми снова открыл глаза — очень спокойные; впервые после того, как мы покинули Лаллиброх, на лице у него было выражение мира и покоя.

Церемония закончилась краткой молитвой по-латыни. Потом настоятель положил руку на голову Джейми и произнес по-английски:

— Боже, в руки Твои передаю душу раба Твоего Джеймса. Молим Тебя, исцели его, если такова Твоя воля, и укрепи его душу, дабы со смирением познала мир Твой в вечности.

— Аминь, — отозвались монахи, а также и я.

С наступлением темноты больной снова впал в бессознательное состояние. Силы Джейми убывали; мы только и поддерживали его время от времени небольшими глотками воды. Губы у него пересохли и потрескались, говорить он не мог, но открывал глаза, если его встряхивали. Он не узнавал нас; глаза оставались неподвижными, потом постепенно закрывались, и он со стоном отворачивал голову.

Я стояла возле кровати и смотрела на него, настолько изнуренная потрясениями этого дня, что уже ничего не чувствовала, кроме тупого отчаяния. Брат Полидор, легко прикоснувшись ко мне, вывел меня из этого отупения.

— Вы больше ничего не можете для него сделать, — сказал он и увел меня от кровати. — Вам надо пойти и отдохнуть.

— Но… — начала я и тут же замолчала.

Он был прав. Мы сделали все, что было можно. И теперь либо лихорадка пойдет на убыль, либо Джейми умрет. Даже самый сильный организм не в состоянии выдержать разрушительное воздействие высочайшей температуры больше двух дней, а у Джейми почти не осталось сил к сопротивлению.

— Я останусь с ним, — сказал Полидор. — Идите и ложитесь в постель. Я позову вас, если…

Он не договорил и махнул рукой в направлении моей комнаты.

Я лежала без сна на своей постели, уставившись в потолок. Глаза были сухими и горячими, горло саднило, словно и у меня самой повышалась температура и начиналась лихорадка. Может, это и есть ответ на мою молитву, чтобы нам умереть вместе?

В конце концов я встала, взяла со столика у двери кувшин и таз. Поставила в центре комнаты на пол эту тяжелую глиняную миску и осторожно наполнила ее водой вровень с краями.

По дороге в свою комнату я заходила в кладовую брата Амброза. Я распечатала маленькие пакетики с травами и высыпала содержимое в свою жаровню; от жаровни поднялся аромат горящих миртовых листьев, а кусочки коры камфарного лавра горели голубыми огоньками среди красных углей, наполнявших жаровню.

Я поставила свечу в подсвечнике рядом с моим водяным зеркалом и уселась на пол — вызывать духа.

Каменный коридор был холодный и темный, его освещали подвешенные к потолку на определенном расстоянии один от другого масляные светильники. Моя тень пряталась у меня под ногами, когда я проходила под таким светильником, а потом постепенно удлинялась.

Несмотря на холод, я надела на себя только грубую полотняную рубашку, ноги у меня были босые. Рубашка сохраняла тепло возле самого тела, но от каменных плит пола вверх по ногам поднимался ледяной холод.

Я стукнула в дверь один раз и отворила ее, не дожидаясь ответа. Возле постели Джейми сидел брат Роджер и, опустив голову, перебирал четки — он молился. Он поднял глаза, но, прежде чем отреагировать на мое появление, закончил молитву. Он подошел ко мне у двери, заговорил тихонько, хотя мог бы кричать, не опасаясь потревожить неподвижное тело на постели.

— Никаких перемен. Я только что налил свежей воды в сосуд, куда опущена рука.

Я кивнула и в знак благодарности дотронулась до его собственной руки; она показалась мне такой живой и теплой, такой надежной после видений последнего часа.

— Если вы не возражаете, я хотела бы остаться с ним наедине.

— Конечно. Я пойду в часовню… или побуду где-нибудь поблизости на случай, если…

— Нет.

Я постаралась улыбнуться как можно убедительней.

— Идите в часовню. Или еще лучше — идите спать. Я не могу уснуть и останусь здесь до утра. Если мне понадобится помощь, я пошлю за вами.

Все еще сомневаясь, он поглядел на Джейми. Но время было позднее, а брат Роджер устал — под добрыми карими глазами лежали темные тени.