Изображая, понимать, или Sententia sensa: философия в литературном тексте - Владимир Карлович Кантор

ситуации он использует последнее орудие безоружного человека – силу духа, отказываясь повиноваться насилию. Почти невероятная победа бросившихся следом за своим капитаном безоружных моряков над бандитами для писателя знаменательна и символична. Маяк должен остаться на месте, иначе на море и в мире восторжествует хаос зла и насилия.

Последняя сцена повести. Юноша на коленях стоит у постели смертельно раненного отца:

«Фред? – спросил он вдруг и – немного погодя: – Мы идем, Фред?

– Нет, отец, – ответил мальчик.

– Все в порядке?

– Все, – сказал мальчик».

На этой сурово-мажорной ноте, на этом отчасти романтическом, слегка даже высокопарном (но глубоко трогательном) эпизоде кончается повесть. Ленц, слава Богу, не дает конкретных рекомендаций, как бороться со злом, он делает нечто более важное, что может сделать только художник: в который раз напоминает о необходимости человеческой меры в отношении к жизни, то есть того минимума, той основы основ, без которой все разговоры о достойной, нравственной позиции человека в мире не имеют смысла.

Мир сказочный и реальный

(Эпопея Дж. Р.Р. Толкиена)

Есть Зло и Добро. И их бой нескончаем.

Н. Коржавин

Имя профессора Оксфордского университета Джона Роналда Руэла Толкиена называется среди таких властителей умов западного мира, как Фолкнер и Томас Манн, Камю и Сартр. В Европе и в Америке существуют клубы Толкиена. Эту популярность принесла профессору, погруженному в проблемы этнографии, мифологии, лингвистики, его сказочная эпопея «Властелин колец», которую он писал около сорока лет – окончательно она сложилась и оформилась в эпоху Второй мировой войны. Теперь мы читаем эту книгу по-русски. Какие же проблемы, какие нравственные и духовные ценности сказались в книге профессора Толкиена, что подействовала она с такой неотразимостью на самый широкий круг западных, а теперь и русских читателей – от интеллектуалов до людей, привыкших только к развлекательной литературе?

Джон Роналд Руэл Толкиен

Но хочется сказать несколько слов о том тексте, который я предлагаю вниманию читателя. Может, это тем интереснее, что статья эта открывает нынешние хроники Минас-Тирита, ее можно найти в Архиве Минас-Тирита. Там сказано: «Первая рецензия на “Хранителей” в переводе А. Кистяковского и В. Муравьева. Опубликована в журнале “Литературное обозрение”, 1983, № 3. С. 64–66.» http://www.kulichki.com/tolkien/arhiv/ugolok/kantor.shtml

Дело в том, что выход этой статьи имел предысторю, а потом весьма любопытные последствия. Одним из переводчиков первого тома эпопеи Толкиена был мой друг Андрей Кистяковский. У Андрея было много друзей, я рад, что оказался в их числе.

Андрей Андреевич Кистяковский

Но перейду к истории вокруг перевода «Хранителей». Андрей дал мне прочитать перевод. Увидев мой очевидный восторг, он подарил мне третий, хорошо читаемый экземпляр. Компьютеров тогда в СССР даже не предполагалось, а копировальные машины все находились под присмотром КГБ. Домашних ксероксов и в помине не было. Поэтому третий экземпляр машинописи, где все слова читались, мог только радовать. Другой мой друг Лев Турчинский, помимо прочих своих достоинств, был еще и классный переплетчик. Ему я и принес рукопись. Он тоже пришел в восторг. И далее рукопись в его переплете по сути стала первым изданием романа. Но нашего восторга не сравнить с восторгом моего сына Мити и его друзей, которым он доверял читать рукопись. Это, наверно, были первые зачаточные формы игрового прочтения «Властелина колец». Сын, подобрав где-то кусок рельса, в течение одной или двух недель мучений выпилил из него меч Арагорна. Но друзья назначили его магом и волшебником Гэндальфом. Так шла игра, а попутно в издательстве «Детская литература» вдруг вышла книга. Название издательства словно говорило – это просто сказка для детей, искать там анализа мировой действительности не приходится. Но мы-то читали то, что писал профессор Толкиен, а он писал в катастрофические для Европы годы, и прочтение этой катастрофы чувствовалось в сказочной эпопее. Понятно было, что те немногие, которые пытались сопротивляться все захватывающему злу, – это как чудом сохранившиеся читатели в гротеске Брэдбери «451 градус по Фаренгейту». Разумеется, когда я писал рецензию-статью о романе, я все это тоже переживал, понимая, где находятся слуги зла, слуги Мордора. Они тут же и объявились после выхода статьи в «Литературном обозрении». Мне вдруг позвонил редактор журнала Владимир Дмитриевич Золотавкин и попросил срочно приехать.

Такие звонки обычно не предвещали ничего хорошего. Так оно и оказалось. Это было письмо с тонким литературоведческим анализом романа под названием «Хулиганский перевод» и за подписью «рабочий-лесоруб с Игарки». Письмо состояло из шести страниц. Текста у меня нет, хотя мне его дали, чтобы я ответил, поскольку автор намекал на антисоветский смысл перевода. Но пришлось вернуть; нет и моего ответа. В письме были замечательные перлы, что рабочие на Игарке вечерами читали роман Толкиена, а автор письма, когда был в Лондоне, посетил профессора-писателя. И ему обидно, что почему-то фамилия главного героя Бэггинс дается как Торбинс. Ну и т. д. Англомана-рабочего раздражала русификация текста. Он предлагал автору рецензии и переводчику приехать к нему на Игарку и побеседовать с его друзьями рабочими, которые объяснили бы, как надо понимать Толкиена. Отвечая, я апеллировал к переводческому опыту Николая Любимова, тоже любившего русифицировать французский текст. Ответ мой отправили, на этом история с рецензией завершилась.

А теперь перейду к тексту романа.

Заметим для начала, что роман-эпопея Толкиена – сказка, что это та литература (речь в данном случае идет, разумеется, об английской литературе), вроде пьес Шекспира, вроде «Робинзона Крузо», «Путешествий Гулливера», «Приключений Алисы», которую можно начинать читать с десяти-двенадцати лет и продолжать читать всю жизнь, открывая новые смыслы и жизненные пласты, ранее от тебя скрытые. Эту книгу читаешь так, как подростком читал разве что «Три мушкетера» или «Айвенго»: проглотив целиком, но затем снова и снова, обращаясь к любимым эпизодам, да и просто открывая на любой странице и завороженно втягиваясь в дальнейшее чтение. В результате книга становится воистину «обжитой», воистину твоей. И только отстранившись от нее, начинаешь понимать всю сложность и обширность замысла, действительно попытку создать эпос, миф, историю придуманного писателем мира – Средиземья: в пространстве – на много стран и народов, и во времени – на много веков.

Именно это – чувство простора, пространства, свободного дыхания составляет одну из особенностей эпопеи. Движение героев в романе Толкиена, их блуждания полями, лесами, горами, когда им приходится то подниматься на высокие вершины, то опускаться в мрачные пропасти земли и под землю, несмотря на напряженный драматизм этих странствий, оставляют ощущение света и духовной радости, потому что движение – это и вправду жизнь, оно оптимистично, оно говорит, что у человека еще есть силы и, значит, еще есть надежда. Надежда на что? Да на победу. Несмотря на поражения и потери. Движение, путь – здесь не просто географические понятия, но и