Сегодня - позавчера. Трилогия - Храмов В.

  Когда мы разом застонали от сладкой муки, она рухнула мне на грудь, я гладил её спину, распущенные волосы.

  Её пальцы легли мне на рот.

  - Молчи!

  Ладно, я - молча. Я попытался продолжить действо, но был твёрдо остановлен. Сама, так сама. Я - не против. Феминизм сейчас победил. Или я капитулировал.

  Когда она второй раз рухнула мне на грудь, я подтянул её голову к себе и поцеловал. Впервые. Она замотала головой.

  - Ты не понял?

  - Что я должен был понять?

  - Ничего не делай. Сейчас я отдышусь и продолжу. Нельзя оставлять всё не оконченным.

  Она отдохнула на моей груди, к моему великому сожалению, спустилась на пол, стала опять меня поглаживать, прикасаться особым образом к определённым местам.

  - Всё, - сказала она, без сил опускаясь на лавку у стены. Распущенные волосы накрыли её, как плащом.

  Я тоже сполз с полки. Ноги дрожали от слабости, но я стоял!

  Не долго, правда. Я опустился перед ней на колени, аккуратно убрал волосы с лица, взял её за подбородок, заглянул в глаза. Потухшие, от полного истощения.

  - Это был ритуал?

  Она кивнула одними глазами.

  - Спасибо тебе.

  Она опять кивнула ресницами.

  - Можно?

  Опять кивнула.

  Я поцеловал её.

  - Ты прекрасна! Давно не ощущал подобной прелести и красоты. Позволь теперь мне поухаживать за тобой.

  Она опустила голову.

  - Не надо. То, что было - было нужно. То, что сейчас будет - не нужно. Похоть.

  - Не может быть похотью подобная прелесть, - уверенно заявил я, аккуратно собирая её волосы и сплетая их в косу.

  Потом я подлил на камни кипятка из деревянной бадьи, где запаривался веник. Камни уже порядком простыли и не дали того жара, что я хотел. Но, повинуясь мне, Даша залезла на полати, я её, не спеша (быстро уставал), парил, гладил. Потом мыл её простым хозяйственным мылом (другого не было), мыл не мочалом, руками. И это было превосходно! Я не ожидал, что Даша, сначала равнодушно-податливая, стала ластиться к моим рукам, как кошка. Мне просто было приятно её мыть. А вернее - щупать. Гладить каждую складочку, каждую выпуклость. Помыть ступни, с подошвой, жёсткой, как подошва солдатского сапога - видно, что часто босая ходит. Я - извращенец? С таким кайфом мыть чужие ноги? А как кайфово было мыть-гладить остальное!

  Закончилось всё тем, что мы сцепились снова, сплетаясь в единое целое.

  И пусть весь мир подождёт!

  Она лежала у меня на груди, поглаживая шрам на сердце, ставший, почему-то, едва заметным.

  - Он был контрастнее. Ты постаралась?

  - Да.

  - Как называется то, что ты сделала?

  - "Живород".

  - Так и называется?

  - Да.

  - Мы сможем повторить? Не ритуал, а то, что было после?

  - Нет.

  - Почему?

  - Другая ждёт своей очереди.

  - Докторша?

  - Да.

  - Подождёт.

  - Ты жесток.

  - Да. Я не был таким. Раньше.

  - И станешь ещё жестче. Если выживешь.

  - Вот именно. Ты видишь будущее?

  - Нет. Мой муж видел. Он мне сказал, что ты придёшь.

  - Прям так и сказал?

  - Он сказал, что придёт странник меж мирами. Воин. Такой же, как и он. Так я тебя узнала.

  - Не понял.

  - Какой ты глупенький, - прыснула она, - все люди дышат разной силой. Твоя сила - как и его.

  Она мне рассказывала о том, каким ощущают мир экстрасенсы, как видят мир они. Единственное, что я понял - что ничего не понял. Как объяснить монохромному с рождения псу цвет радуги? Так и я. Не увидев - не поймёшь.

  - Ты видишь. Иногда. Боишься только видеть. Не бойся. Ты же воин. Бери всё, что нужно для победы и рази врага.

  - Почему он умер, если такой великий воин, а ты такой великий целитель?

  - Его время истекло. Он должен был уйти.

  - Прости, я не должен был. Я знаю, как терять родных и любимых. И чтобы ты не делал, ничего не изменить.

  - Давай не будем, - она встала, потянулась ко мне. Я думал, чтобы обнять, но она отстранилась всем телом, расстегнула цепочку с крестом, унесла в предбанник, вошла с ворохом простыней и полотенец. Положив ворох мне в руки, она опять охватила мою шею. Когда она убрала руки - на моей груди лежал белый маленький крестик на чёрном кожаном ремешке. А узелка я не нашёл. Ремешок образовывал замкнутый круг без разрыва.

  - Как его снять?

  - Никак. Пока ты жив - он не разорвётся. Ровно за сутки до твоего ухода он сам распадётся. У тебя будет время завершить дела и проститься.

  - У него был такой же?

  - Это его.

  - Я понесу его крест?

  - Я же понесла твоё дитя.

  - Что?

  - Я ведунья, я сразу почувствовала. Жизнь. Живород. Я - тебе вернула жизнь, ты - мне.

  Я сгрёб её в объятия:

  - Будь моей всегда! Будь моей женой!

  Она пылко ответила на объятия и поцелуи. Но, когда мы опять обессилили, опять поглаживая шрам, она ответила:

  - Наши пути расходятся и больше не сходятся. Я не смогу быть твоей. Прости.

  - Жаль! Как жаль!

  - Я буду твоей ещё семь ночей, а потом ты должен вернуться. Там твой Путь. Твой бой - там. И там наш враг. А девочку - не обижай. И как ты всех в себя влюбляешь? - она укусила меня. Не скажу куда.

  Пастораль.

  Утром я с наслаждением сидел на лавке у порога, подставив лицо и голый торс восходящему солнцу. Мир просыпался. И я оживал. Душой.

  Мои спутники выползали на солнышко. Ехидное лицо Громозеки, ошарашенное лицо лейтенанта - он так и не вышел из состояния обалдения, радостное лицо Кадета, обиженно насупленная докторша, любопытное лицо великоразмерного ребёнка Прохора и его уменьшенные копии - братья и сёстры, как любопытные зверьки разглядывающие меня.

  Кстати, тут и выяснилось, что значит - неверные глаза. Яркий свет был мне неприятен. А на Солнце было больно смотреть. Это было похоже на то, как просидев в тёмном погребе, в полдень выходишь на яркий солнечный свет. Глаза привыкают? А мои - нет, отказываются адаптироваться к повышенной освещённости. Не верные. Но, зато в темноте я видел - как кошка. Ну что ж, сам виноват - нарушил процедуру. Может быть, я и пожалею об этом, но не сейчас, когда причина нарушения регламента крутиться перед глазами.

  - Громозека, ходишь, боец? - спросил я своего телохранителя.

  Громозека отчебучил несколько па гопака:

  - Лучше, чем был, командир! Дарья Алексеевна - чудо! Но, я вижу, ты - за всех отблагодарил!

  - Пошляк, - крикнула Даша, кинув в него картофелиной.

  Громозека ловко увернулся, раскланявшись, как мушкетёр Дюма.

  - Два наряда по кухне! - вынес я вердикт.

  Теперь Громозека раскланивался мне.

  - Паяц, - резюмировал я.

  - Кадет? - спросил я.

  - Готов к труду и обороне, - Кадет вытянулся по стойке "смирно", попытался щёлкнуть каблуками. Ясно, ноги - в порядке.

  Оказалось, что причина обалдения лейтенанта - залеченный позвоночник. Он мечтал сталь лётчиком, но неудачное приземление при прыжке с парашютом при посещении курсов тогдашнего ДОСААФА - длительное лечение лучшими врачами Союза (профессорская семейка). На ноги его подняли. Но, остались дикие боли в сломанной спине, время от времени. С мечтой о небе пришлось расстаться. И вот - он сотрудник органов.

  Следующая - докторша. Но, на мой вопросительный взгляд она сделала обиженную рожу и ушла. Не понял, ей не досталось плюшек? Или это личная обида на меня?

  - Я же тебе говорила, - сказала Даша, появляясь рядом, а потом крикнула, похлопав в ладоши, - К столу!

  Ревность. Вот, напасть! Ещё и передерутся. Я, вдруг, стал очень популярным у женщин. Не обоснованно и не заслуженно. И у каких женщин!

  Столы накрыли во дворе. Простая сельская еда была для меня в радость.

  - Иваныч, что думаешь делать? - спросил Громозека.

  - Хозяйка дала нам ещё неделю отпуска в этом санатории. А сколько даст нам командование? - этот вопрос я адресовал лейтенанту.

  Он закашлялся, быстрее пережёвывая полным ртом, оттого смутился:

  - Я городской - с роду не ел вкуснее, - пояснил он, а потом по вопросу: - Ну, я думаю, неделя у нас есть, коль Дарья Алексеевна была столь любезна.

  Он отвесил поклон Даше. Громозека опять заухмылялся, за что звонко получил деревянной ложкой в лоб от меня.

  - Кто сможет подумать, что неизлечимые травмы будут все устранены за три дня? - продолжил лейтенант.

  - Ну, коли так, то возьму на себя ответственность, - сказал я, - остаёмся. Думаю, мы заслужили отпуск. Воевали мы хорошо, а будем - ещё лучше. Принимаю на себя повышенные обязательства.

  - Иваныч, ты, блин, всё испортил, - скривился Громозека, - всю сказочную атмосферу убил. Я прям себя на партсобрании ощутил.

  - Не знал, что ты партийный.

  - Я тоже не знал, что ты... - начал Громозека, но мой кулак, приставленный к его носу, заткнул ему рот с его очередной пошлостью.