История христианской Церкви Том II Доникейское христианство (100 — 325 г. по P. Χ.) - Филип Шафф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но честность, смелость и энтузиазм обращенного в новую веру так же очевидны, как и недостатки его богословия. Если он не знал и недостаточно полно понимал учение Библии, то уловил его нравственный смысл[1626]. «Мы усвоили, — говорит он, — из учения Христа и Его законов, что на зло нельзя отвечать злом (см. Мф. 5:39), что лучше пострадать от зла, чем навлечь его, что лучше нам пролить собственную кровь, чем запятнать наши руки и совесть кровью другого. Неблагодарный мир сейчас давно уже наслаждается благами христианства, ибо под влиянием Христа ярость дикой свирепости смягчилась и воздерживается от пролития крови братьев. Если бы все научились внимать Его здравым и мирным законам, мир отказался бы от использования булата, обратился бы к мирным занятиям и жил в благословенном согласии, не нарушая святости договоров»[1627]. Он с негодованием спрашивает язычников: «Почему наши писания заслуживают сожжения в пламени, почему наши общения жестоко прерываются? На них мы возносим молитвы высшему Богу, молим о мире и прощении для властей, для воинов, царей, друзей, врагов, для живущих и освобожденных от уз плоти. Все, что говорится на них, делает людей человечными, кроткими, скромными, добродетельными, целомудренными, щедрыми по сути своей, неразрывно связанными со всеми, кто входит в наше братство»[1628]. Он смело свидетельствует перед лицом последних и самых жестоких гонений, и вполне вероятно, что сам он стал одной из их жертв.
Труд Арнобия — богатая сокровищница античных и мифологических сведений и образец африканской латинской литературы.
§203. Викторин из Петавы
(I.) Opera в «Мах. Biblioth. vet. Patrum», Lugd. Tom. III, в Gallandi, «Bibl. PP.», tom. IV; и в Migne, « Patrol. Lat.», V. 281–344 (De Fabrica Mundi и Scholia в Apoc. Joannis).
Английский перевод — R. Ε. Wallis, в Clark, «Ante–Nicene Library», vol. III, 388–433; N. York ed. VII. (1886).
(II.) Иероним: De Vir. ill, 74. Кассиодор: Justit. Div. Lit., с. 9. Cave: Hist. Lit., 1.147 sq. Lumper, Proleg., в Migne, V. 281–302. Routh: Reliq. S. I. 65; III. 455–481.
Викторин, вероятно, греческого происхождения, сначала был профессиональным оратором и стал епископом Петавиума, или Петавы[1629], в древней Панонии (Птуй, в современной австрийской Штирии). Он погиб как мученик во время гонений Диоклетиана (303). От его произведений до нас дошли только фрагменты, не очень важные, важна разве что эпоха, к которой они принадлежат. Иероним говорит, что Викторин знал греческий язык лучше, чем латинский, и что труды его превосходны по содержанию, но несовершенны по стилю. Иероним причисляет Викторина к хилиастам и утверждает, что он написал комментарии к Бытию, Исходу, Левиту, Исайи, Иезекиилю, Аввакуму, Песни песней, Апокалипсису, а также книгу против всех ересей et multa alia. Ему приписывают также несколько поэм, но без веских на то оснований[1630].
1. Фрагмент «О сотворении мира» представляет собой ряд замечаний о сотворении, вероятно, часть комментария к Книге Бытия, упомянутого у Иеронима. Дни воспринимаются буквально. Сотворение ангелов и архангелов предшествует сотворению человека, как свет был сотворен раньше, чем небо и земля. Семь дней предвещают семь тысячелетий; седьмое из них — тысячелетняя суббота, когда Христос будет править землей вместе с избранными. Это те же самые хилиастические представления, которые мы находим в Послании Варнавы, с той же самой оппозицией иудейскому субботствованию. Викторин сравнивает семь дней с семью очами Господа (Зах. 4:10), семью небесами (см. Пс. 32:6), семью духами, которые почиют на Христе (Ис. 11:2,3), и семью этапами человеческой жизни: рождением, детством, отрочеством, юностью, зрелостью, старостью, смертью. Это прекрасный образец аллегорических игр благочестивого воображения.
2. Исследования Апокалипсиса Иоанна небезынтересны для истории толкования этой загадочной книги[1631], но они не свободны от более поздних интерполяций V или VI века. Автор относит Апокалипсис к правлению Домициана (тем самым соглашаясь с Иринеем) и сочетает исторический и аллегорический методы толкования. Он считает также видения синхронными, а не последовательными. Он комментирует только самые трудные отрывки[1632]. Мы выбрали несколько наиболее впечатляющих моментов.
Женщина в Отк. 12 — это ранняя церковь пророков и апостолов; дракон — это дьявол. Женщина, сидящая на семи холмах (в Отк. 17), — город Рим. Зверь из бездны — Римская империя; Домициан считается шестым, Нерва — седьмым, а Нерон — восьмым римским царем[1633]. Число 666 (Отк. 13:18) указывает на греческое Teitan[1634] (это объяснение предпочитал Ириней) и латинское Diclux. Оба имени означают антихриста, в соответствии с числовым значением греческих и римских букв. Но Diclux относится к антихристу по контрасту, ибо, «хоть он и отсечен от высшего света, он притворяется ангелом света, осмеливаясь называть себя светом»[1635]. К этому примечательному объяснению добавляется, очевидно, рукой другого, более позднего автора, что мистическое число может указывать на царя вандалов Гейзериха (γενσήρικος), который в V веке опустошил католическую церковь Северной Африки и разграбил город Рим.
Объяснение Отк. 20:1–6 — не очень хилиастическое, как и объяснение соответствующего отрывка в комментарии к Книге Бытия, поэтому многие сомневаются в авторстве Викторина. Первое воскресение объясняется духовным образом, со ссылкой на Кол. 3:1, и автор не говорит, следует нам понимать тысячу лет как неограниченный или ограниченный период. Далее он рассуждает об аллегорическом значении чисел: десять символизирует десять заповедей, сто — венец девственности; ибо тот, кто полностью соблюдает обет девственности, исполняет десять заповедей и прогоняет нечистые мысли из своего сердца, есть истинный священник Христа и правит вместе с Ним; «воистину, в его случае дьявол скован». В конце примечаний к Отк. 22 автор критикует грубый и чувственный хилиазм еретика Керинфа. «Ибо царство Божье, — говорит он, — сейчас вечно в святых, хотя слава святых будет явлена после воскресения»[1636]. Это похоже на более позднее добавление и указывает на изменение в идеологии церкви в том, что касается тысячелетнего царства, произошедшее в правление Константина. С тех пор оно стало исчисляться от воплощения Христа[1637].
§204. Евсевий, Лактанций, Осий
О Евсевиb см. т. III. § 161; а также исчерпывающую статью епископа Лайтфута в Smith and Wace, II. (1880), p. 308–348; доктора Сэлмона, о Chron. Евсевия, ibid. 354–355; также Semisch в Herzog2 IV. 390–398.
О Лактанциb см. т. III. § 173. Также Ebert: Gesch. der christl. lat. Lit. I (1874), p. 70–86; и его статья в Herzog2 VIII. 364–366; E. S. Ffoulkes в Smith and Wace, III. 613–617.
Об Осии см. §55, также т. III. §120–121. а также P. Bonif. Gams (католик): Kirchengesch. υ. Spanien, Regensb. 1862 sqq., Bd II. 137–309 (большая часть второго тома посвящена Осию); W. Möller в Herzog2 VI. 326–328; T. D. С. Morse в Smith and Wace, III. 162–174.
В конце рассматриваемого периода мы встречаем трех представительных богословов, тесно связанных с первым императором–христианином, совершившим политико–церковную революцию, известную как союз церкви и государства. Их общественная жизнь и деятельность относятся к следующему периоду, но мы вкратце упомянем их здесь.
Евсевий, историк, Лактанций, оратор, и Осий, государственный деятель, образуют связующее звено между доникейской и никейской эпохами. Их долгая жизнь — двое дожили до восьмидесяти лет, а Осий до ста — делится почти поровну между двумя периодами, и в ней отражаются светлые и теневые стороны обеих этих эпох[1638]. Евсевий был епископом Кесарийским, человеком, получившим разностороннее и полезное образование, либеральным богословом; Лактанций — преподавателем красноречия в Никомедии, человеком высокой культуры; Осий — епископом Кордовы, человеком вдумчивым и деятельным[1639]. Таким образом, они были представителями соответственно Святой Земли, Малой Азии и Испании. Мы можем добавить сюда Италию и Северную Африку, так как Лактанций, вероятно, был родом из Италии и учеником Арнобия из Сикки, а Осий в некоторой степени являлся представителем всей Западной церкви на восточных соборах. С ним Испания впервые вышла из сумрака предания на свет церковной истории; это была западная земля, в которой, должно быть, благовествовал Павел, которая дала языческому Риму философа Сенеку и императора Траяна и которой суждено был дать церкви Феодосия Великого, решительного защитника никейской веры.
Евсевий, Лактанций и Осий были свидетелями жестокостей в ходе гонений Диоклетиана и видели начало императорского покровительства. Они внесли моральные силы века мученичества в век победы. Евсевий со своим писательским искусством сохранил для нас бесценные памятники первых трех веков существования церкви до Никейского собора, Лактанций завещал потомству на латинском языке Цицерона объяснение и оправдание христианской веры против угасающего идолопоклонства Греции и Рима, а также скорбные воспоминания об имперских гонениях, тогда как Осий духовно председательствовал на соборах в Эльвире (306), Никее (325) и Сердике (347), был другом Афанасия — вместе с ним защищал ортодоксию и разделил с ним изгнание.