Сага о Форсайдах - Джон Голсуори

- Это Флер Форсайт, Джолион; Джон привез ее посмотреть наш дом. Устроим чай сейчас же - наша гостья торопится на поезд. Джон, распорядись, дорогой, и вызови по телефону такси.

Было странно оставить ее с ними одну, и все-таки - как, несомненно, предусмотрела его мать - сейчас это оказалось наименьшим из зол; Джон побежал в дом. Теперь он больше ни на минуту не увидит Флер с глазу на глаз, а они не сговорились о следующей встрече. Когда он вернулся под прикрытием горничных и чайного прибора, в саду под старым дубом не чувствовалось и следа неловкости. Неловкость оставалась в нем самом, но от этого было не легче. Разговор шел о выставке на Корк-стрит.

- Мы, старики, - сказал его отец, - тщимся понять, почему мы не можем оценить нового искусства; вы с Джоном должны нас просветить.

- Его надо рассматривать как сатиру - вам не кажется? - сказала Флер.

Джолион улыбнулся.

- Сатира? Нет, мне думается, в нем есть нечто большее, чем сатира. Что ты скажешь, Джон?

- Не знаю, - замялся Джон.

Лицо его отца внезапно омрачилось.

- Мы надоели молодым - наши боги, наши идеалы.

Руби им головы, кричат они, низвергай кумиры! Вернемся к Ничему! И видит небо, они так и сделали - уперлись в тупик. Джон поэт. Он тоже пойдет этой дорогой и будет топтать под ногами то, что останется от нас. Собственность, красота, чувство - все только дым! В наши дни не должно быть никакой собственности, даже собственных чувств. Они стоят поперек пути... в Ничто!

Джон слушал, ошеломленный, почти оскорбленный словами отца, за которыми чуял непостижимый для него скрытый смысл. Он же ничего не хочет топтать!

- Ничто стало богом нынешнего дня, - продолжал Джолион, - мы пришли туда, где стояли русские шестьдесят лет назад, когда зачинали нигилизм.

- Нет, папа, - вдруг воскликнул Джон, - мы только хотим жить и не знаем как, потому что нам мешает прошлое, - вот и все.

- Честное слово, - сказал Джолион, - глубоко сказано, Джон. Это ты сам придумал? Прошлое! Старые формы собственности, старые страсти и их последствия. Закурим?

Уловив, как мать его подняла руку к губам - быстро, словно призывая к молчанию, Джон подал ящичек с папиросами. Он поднес спичку отцу и Флер, потом закурил сам. Стукнуло его по лбу, как говорил Вал? Когда он не затягивался, дым был голубой, когда затягивался - серый; Джону понравилось ощущение в носу и сообщаемое папиросой чувство равенства. Хорошо, что никто не сказал: "Как? Ты тоже начал курить?" Он стал как будто старше.

Флер посмотрела на часы и поднялась. Мать Джона пошла с нею в дом. Джон, оставшись один с отцом, молча попыхивал папиросой.

- Усади гостью в автомобиль, друг мой, - сказал Джолион, - и когда она уедет, попроси маму вернуться сюда ко мне.

Джон пошел. Он подождал в холле; усадил Флер в машину. Им так и не представилось случая перекинуться словом; едва удалось пожать на прощание руку. Весь вечер он ждал, что ему что-нибудь скажут. Но ничего не было сказано. Как будто ничего не произошло. Он пошел спать и в зеркале над туалетным столиком встретил самого себя. Он не заговорил, не заговорил и двойник; но оба смотрели так, точно что-то затаили в мыслях.

IV

НА ГРИН-СТРИТ

Неизвестно, как впервые возникло впечатление, что Проспер Профон опасный человек: восходило ли оно к. его попытке подарить Валу мэйфлайскую кобылу; к замечанию ли Флер, что он, "как мидийское воинство, рыщет и рыщет"; к его несуразному вопросу "Зачем вам жизнеспособность, мистер Кардиган? ", или попросту к тому факту, что он был иностранцем, или, как теперь говорят, "чужеродным элементом". Известно только, что Аннет выглядела особенно красивой и что Сомс продал ему Гогэна, а потом разорвал чек, после чего сам мсье Профон заявил: "Я так и не получил этой маленькой картинки, которую купил у мистера Форсайта".

Как ни подозрительно на него смотрели, он все же часто навещал вечнозеленый дом Уинифрид на Грин-стрит, блистая благодушной тупостью, которую никто не принимал за наивность - это слово вряд ли было применимо к мсье Просперу Профону. Правда, Уинифрид все еще находила бельгийца "забавным" и посылала ему записочки, приглашая: "Заходите, поможете нам приятно убить вечер" (не отставать в своем словаре от современности было для нее необходимо как воздух).

Если он был для всех окружен ореолом таинственности, это обусловливалось тем, что он все испытал, все видел, слышал и знал и, однако, ничего ни в чем не находил, что казалось противоестественным. Уинифрид, всегда вращавшаяся в светском обществе, была достаточно знакома с английским типом разочарованности. Люди этого типа отмечены печатью некоторой изысканности и благородства, так что это даже доставляет удовольствие окружающим. Но ничего ни в чем не находить было не по-английски; а все неанглийское невольно кажется опасным, если не представляется определенно дурным тоном. Как будто настроение, порожденное войной, прочно уселось темное, тяжелое, равнодушно улыбающееся - в ваших креслах ампир, как будто оно заговорило вдруг, выпятив толстые румяные губы над мефистофельской бородкой. Для англичанина это было "немного чересчур", как выражался Джек Кардиган: если нет ничего, ради чего стоило бы волноваться, то всетаки остается спорт, а спорт уж наверно стоит волнения. Уинифрид, всегда остававшаяся в душе истой Форсайт, не могла не чувствовать, что от подобной разочарованности ничего не возьмешь, так что она действительно не имеет прав на существование. И впрямь мсье Профон слишком обнажал свой образ мыслей в стране, где такие явления принято вуалировать.

Когда Флер после поспешного возвращения из Робин Хилла сошла в этот вечер к обеду, "настроение" стояло У окна в маленькой гостиной Уинифрид и глядело на Грйнстрит с таким выражением, точно ничего там не видело. Флер тотчас отвернулась и уставилась на камин, как будто видела в топке огонь, которого там не было.

Профон отошел от окна. Он был в полном параде: белый жилет, белый цветок в петлице.

- А, мисс Форсайт, очень рад вас видеть, - сказал он. - Как поживает мистер Форсайт? Я как раз сегодня говорил, что ему следует развлечься. Он скучает.

- Разве? - коротко ответила Флер.

- Определенно скучает, - повторил мсье Профон, раскатывая "р".

Флер резко обернулась.

- Сказать вам, что бы его развлекло? - начала она; но слова "услышать, что вы смылись" замерли у нее на губах, когда она увидела его лицо. Он обнажил все свои прекрасные белые зубы.

- Я слышал сегодня в клубе про его прежние неприятности.

Флер широко раскрыла глаза.

- Не понимаю, что вы имеете в виду.

Мсье Профон наклонил зализанную голову, словно желая умалить значение своих слов.

- То маленькое дельце, - сказал он, - еще до вашего рождения.

Сознавая, что он очень умно отвлек ее внимание от той лепты, которую сам вносил в неприятности ее отца, Флер не смогла, однако, воздержаться от вопроса, на который ее толкало острое любопытство.

- Расскажите, что вы слышали.

- Зачем же? - уронил мсье Профон. - Вы все это знаете.

- Разумеется. Но я хотела бы убедиться, что вам не передали в превратном виде.

- Про его первую жену, - начал мсье Профон.

Едва подавив возглас: "У папы никогда не было другой жены!" - Флер сказала:

- Да, так что же вы о ней слышали?

- Мистер Джордж Форсайт рассказал мне, как первая жена вашего отца впоследствии вышла замуж за его кузена Джолиона. Для мистера Форсайта это было, я думаю, немного неприятно. Я видел их сына - славный мальчик.

Флер подняла глаза. Дьявольски усмехающееся лицо мсье Профона поплыло перед нею. Так вот она, вот причина! Героическим усилием, какого еще не доводилось ей делать в жизни. Флер заставила остановиться поплывшее лицо. Она не знала, заметил ли Профон ее волнение. В гостиную вошла Уинифрид.

- О! Вы уже здесь. Мы с Имоджин провели восхитительный день на "Базаре младенца".

- Какого младенца? - машинально спросила Флер.

- Общества "Спасай младенцев". Мне подвернулась чудесная покупка, дорогая моя. Кусок старинного армянского кружева - невероятная древность. Вы мне скажете ваше мнение о нем, Проспер.

- Тетя! - вдруг прошептала Флер.

Испуганная странным тоном девушки, Уинифрид подошла к ней.

- Что с тобой? Тебе нехорошо?

Мсье Профон отошел к окну, откуда как будто и не мог услышать их разговор.

- Тетя, он... он сказал мне, что папа был уже раз женат. Правда, что он развелся с той женой и она вышла замуж за отца Джона Форсайта?

Никогда за всю свою жизнь матери четырех маленьких Дарти не испытывала Уинифрид такого смущения. Лицо ее племянницы было бледно, глаза темны, напряженный голос упал до шепота.

- Твой отец не хотел, чтобы ты об этом узнала, - сказала она как могла внушительней. - Всегда так получается. Я много раз говорила ему, что он должен тебе рассказать.

- О! - воскликнула Флер.

И все. Но и этого было довольно. Уинифрид погладила ее по плечу - по крепкому плечику, приятному и белому! Она всегда невольно взглядом оценщика смотрела на племянницу, которая, конечно, выйдет когда-нибудь замуж, но не за этого мальчика Джона.