Вампиры. Антология - Стивен Джонс

Оказавшись в главном нефе и миновав сломанные скамьи, вишисты рассыпались по сторонам. Они начали срывать со стен изображения сцен крестного пути и самодельные кресты Карла и ломать их на куски. Карл, стоявший на коленях, поднял взгляд на Джо; во взгляде его был вопрос, рука потянулась к пистолету за пазухой.

Джо покачал головой, не прерывая хода богослужения.

Когда все маленькие кресты были сорваны, вишисты устремились за алтарь. Джо, бросив быстрый взгляд через плечо, заметил, что они начали ломать починенное распятие.

— Зев! — негромко произнес Карл, кивая в сторону вишистов. — Останови их!

Зев взвел курок ружья. Звук разнесся по церкви. Джо услышал, что возня у него за спиной прекратилась. Он приготовился к выстрелу…

Но выстрела не последовало.

Он посмотрел на Зева. Старик встретился с ним взглядом и печально покачал головой. Он не мог сделать этого. Под аккомпанемент возобновившегося шума и язвительного смеха за спиной Джо едва заметно кивнул Зеву, показывая свое одобрение и понимание, и поспешил закончить мессу и провести освящение.

Подняв вверх корку хлеба, он вздрогнул — гигантское распятие с грохотом рухнуло на пол, и сжался, услышав, как враги снова отрывают от креста недавно прикрепленные поперечины и руки.

Он воздел к небу руку с банкой из-под «пепси», полной вина, а в это время вишисты с угрожающими криками и ухмылками окружили алтарь и нагло сорвали у него с шеи крест. Зев и Карл попытались было спасти свои кресты, но их одолели.

И тут появилась новая группа, и по коже Джо побежали мурашки. Их было по меньшей мере сорок, и все они были вампирами.

Во главе их шел Пальмери.

XI

Пальмери, скрывая неуверенность, приблизился к алтарю. Распятие и невыносимый белый свет, исходивший от него, исчезли, но что-то по-прежнему было не в порядке. Что-то пугало его, побуждало спасаться бегством. Что?

Возможно, это просто остаточный эффект распятия и всех этих крестов, которыми они облепили стены. Должно быть, так. К утру это тревожное ощущение пройдет. О да. Его ночные братья и сестры позаботятся об этом.

Он сосредоточил внимание на человеке у алтаря и рассмеялся, когда понял, что тот держит в руках.

— Пепси, Джозеф? Ты пытаешься превратить пепси в Кровь Христову? — Он обернулся к своим собратьям-вампирам. — Видели вы это, мои братья и сестры? Неужели мы должны бояться этого человека? И посмотрите, кто с ним! Старый еврей и приходской юродивый!

Он услышал их свистящий смех — они образовали полукруг у него за спиной, широкой дугой окружая алтарь. Еврей и Карл — он узнал Карла и удивился, каким образом ему удавалось так долго скрываться от них, — отступили за алтарь, став по бокам Джозефа. А Джозеф… его смазливое ирландское лицо так побледнело и исказилось, рот образовал жесткую, прямую линию. Он выглядит напуганным до смерти. И у него есть на это все основания.

Пальмери при виде отваги Джозефа подавил свой гнев. Он был рад, что молодой священник вернулся. Он всегда ненавидел его за легкость в обращении с людьми, за то, что прихожане толпами шли к нему со своими проблемами, — а ведь у него не было и сотой доли опыта их старшего и более мудрого настоятеля. Но с этим было покончено. Тот мир рухнул, и на месте его возник новый, ночной мир — мир Пальмери. И когда Пальмери покончит с отцом Джо, никто больше не сможет приходить к нему за советом. «Отец Джо» — как он ненавидел это имечко, с которым прихожане начали обращаться к этому сопляку. Что ж, сегодня ночью их отец Джо послужит неплохим развлечением. Похоже, это будет забавно.

— Джозеф, Джозеф, Джозеф, — произнес он, остановившись и улыбаясь молодому священнику, стоявшему по другую сторону алтаря. — Этот бесполезный жест так характерен для твоего заносчивого нрава.

Но Джозеф лишь окинул его яростным взглядом, и на лице его отразилась смесь пренебрежения и отвращения. И от этого гнев Пальмери вспыхнул с новой силой.

— Я вызываю у тебя неприязнь, Джозеф? Мой новый облик оскорбляет твою драгоценную ирландскую чувствительность, взращенную в пивной? Мое бессмертие тебе отвратительно?

— Тебе удалось вызвать у меня эти чувства еще при жизни, Альберто.

Пальмери позволил себе улыбнуться. Джозеф, вероятно, думает, что выглядит храбрецом, но дрожь в голосе выдала его страх.

— Всегда наготове быстрый ответ, Джозеф. Ты вечно считал себя лучше меня, всегда ставил себя выше.

— В качестве совратителя несовершеннолетних — ни на дюйм выше.

Ярость Пальмери достигла предела:

— Великолепно. Какая самоуверенность. А как насчет твоих пристрастий, Джозеф? Тайных страстей? Каковы они? Тебе всегда удавалось справляться с ними? Неужели ты настолько совершеннее всех нас, что никогда не поддавался соблазну? Могу поклясться: ты думаешь, что, даже став одним из нас, сможешь победить стремление пить кровь.

По изменившемуся лицу Джозефа он увидел, что угодил в цель. Он подступил ближе, почти касаясь алтаря.

— Думаешь, верно? Ты и в самом деле считаешь, что сможешь с этим справиться? Что ж, мы об этом позаботимся, Джозеф. К рассвету у тебя в жилах не останется ни капли крови, а когда взойдет солнце, тебе придется прятаться от его света. Снова придет ночь, и ты станешь одним из нас. А тогда все правила исчезнут. Ночь будет принадлежать тебе. Ты сможешь делать все, что угодно, все, что ты когда-либо желал. Но жажда крови будет преследовать тебя. Тебя не удовлетворит глоток крови твоего бога, которую ты так часто пил, ты будешь сосать человеческую кровь. Ты будешь жаждать горячей человеческой крови, Джозеф. И прежде всего тебе придется удовлетворить эту жажду. И я хочу быть рядом, когда это произойдет, Джозеф. Я хочу быть рядом, чтобы рассмеяться тебе в лицо, глядя, как ты пьешь алый нектар, и смеяться каждую ночь, глядя, как кровавая жажда уводит тебя в бесконечность.

Так оно и будет. Пальмери был уверен в этом так же твердо, как в своей собственной жажде. Он страстно желал дождаться того мгновения, когда сможет окунуть дорогого Джозефа лицом в грязь его собственного отчаяния.

— Я как раз собирался закончить богослужение, — холодно ответил Джозеф. — Ты не возражаешь, если я доведу мессу до конца?

На этот раз Пальмери не смог удержаться от смеха.

— Ты и впрямь думаешь, что эта тарабарщина сработает? Ты решил, что сможешь служить мессу на этом?

Протянув руку, он сорвал с алтаря скатерть; требник и хлебная корка полетели на пол, и открылась замаранная мраморная плита.

— Неужели ты возомнил, что сможешь провести Пресуществление[106] здесь? Ты веришь во всю эту чушь? В то, что хлеб и вино на самом деле превращаются в… — Он попытался произнести имя, но оно не давалось. — В тело и кровь Сына?