Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

– Вы хотите сказать «несчастная»?

– Нет, сударь, именно так, как я сказал. Это определение, несомненно, не могло относиться к моей бедной кормилице.

При этих словах, имеющих столь грозный смысл и произнесенных самым невинным тоном, г-н Дабюрон внимательно посмотрел на свидетеля. Адвокат опустил голову.

– А затем? – спросил следователь после минутной паузы, во время которой делал кое-какие записи.

– Это были последние слова, сударь, произнесенные госпожой Жерди. С помощью служанки я перенес ее в постель, вызвал врача, и с тех пор она не приходит в сознание. Да и врач…

– Хорошо, – перебил г-н Дабюрон. – Вернемся к этому позже. А что знаете вы сами, мэтр Жерди? Были у вдовы Леруж враги?

– Мне об этом неизвестно.

– Значит, не было? Ладно. А скажите, ее смерть может быть кому-нибудь выгодна?

Задавая этот вопрос, судебный следователь смотрел прямо в глаза Ноэлю, не давая ему отвести или опустить взгляд. Адвокат вздрогнул; было видно, что вопрос не на шутку его взволновал. Он был растерян, он колебался, в душе его явно происходила борьба. Наконец дрогнувшим голосом он произнес:

– Нет, никому.

– В самом деле? – настаивал следователь, сверля его пристальным взглядом. – Вы не знаете никого, кому эта смерть выгодна или могла бы быть выгодна, совершенно никого?

– Я знаю одно, сударь, – отвечал Ноэль, – эта смерть причинила мне самому непоправимый вред.

«Наконец-то, – подумал г-н Дабюрон, – вот мы и добрались до писем, ничем не скомпрометировав папашу Табаре. Мне было бы жаль причинить даже малейшую неприятность этому славному и хитроумному человеку».

– Непоправимый вред? – переспросил он. – Я надеюсь, уважаемый мэтр Жерди, вы объясните, что это значит.

Ноэль явно чувствовал себя все неуютнее.

– Я знаю, сударь, – отвечал он, – что не только не должен вводить правосудие в заблуждение, но обязан сообщить ему всю правду. Тем не менее в жизни существуют обстоятельства столь деликатные, что совесть порядочного человека не может не считаться с ними. И потом, как это тягостно – против своей воли приподымать завесу над мучительными тайнами, разоблачение которых может подчас…

Г-н Дабюрон остановил его движением руки. Следователя тронула печаль в голосе Ноэля. Заранее зная то, что ему предстояло услышать, он страдал за молодого адвоката. Он повернулся к протоколисту.

– Констан! – произнес он со значением.

Эта интонация служила условным знаком: долговязый протоколист неторопливо поднялся, заложил перо за ухо и степенно удалился. Ноэль оценил деликатность судебного следователя. На лице его выразилась живейшая признательность, он бросил на г-на Дабюрона благодарный взгляд.

– Я бесконечно обязан вам, сударь, – борясь с волнением, проговорил он, – за ваше великодушное внимание. То, что мне придется рассказать вам, крайне для меня тягостно, но вы облегчаете мне задачу.

– Ни о чем не беспокойтесь, – отозвался следователь, – я запомню из ваших показаний только то, что покажется мне совершенно необходимым.

– Я чувствую, сударь, что плохо владею собой, – начал Ноэль, – будьте же снисходительны к моему замешательству. Если у меня вырвутся слова, на ваш взгляд, слишком горькие, не обессудьте, это получится невольно. До недавних пор я полагал, что я незаконнорожденный. Я не постыдился бы признаться в этом, если бы так оно и было. История моя проста. Я не лишен честолюбия, трудолюбив. Кто не имеет имени, должен уметь его сделать. Я жил в безвестности, замкнуто, во всем себе отказывая, как и следует человеку из низов, желающему подняться наверх. Я обожал ту, которую почитал своей матерью, и был убежден, что она меня любит. Пятно моего рождения было причиной некоторых унижений для меня, но я их презирал. Сравнивая свой удел с участью многих и многих, я полагал, что и в моей судьбе есть кое-какие преимущества, но тут волею провидения в руки мне попали письма, которые мой отец, граф де Коммарен, писал госпоже Жерди, которая была в то время его любовницей. Прочитав эти письма, я убедился, что я не тот, кем себя считал, и госпожа Жерди мне не мать.

И, не давая г-ну Дабюрону вставить слово, он повторил все то, что несколько часов назад рассказывал папаше Табаре. Это была та же история, содержавшая описание тех же событий, изобилующая теми же точными и убедительными подробностями, но тон рассказа изменился. Насколько накануне, сидя у себя дома, молодой адвокат был выспрен и необуздан, настолько сейчас, в кабинете судебного следователя, он оставался сдержан и скуп на громкие слова.

Казалось, он точно рассчитал, как преподнести свой рассказ каждому из слушателей, чтобы сильнее поразить обоих. Папаше Табаре с его обывательскими представлениями о жизни предназначалось показное неистовство, г-ну Дабюрону, человеку утонченного ума, – показное смирение. И если накануне он возмущался несправедливой судьбой, то теперь смиренно склонял голову перед слепым роком. С истинным красноречием, в самых уместных и ярких выражениях описал он все, что пережил наутро после своего открытия, – горе, растерянность, сомнения. Чтобы увериться окончательно, он нуждался в несомненном подтверждении. Мог ли он надеяться получить его от графа или г-жи Жерди, сообщников, заинтересованных в сокрытии истины? Нет. Но он рассчитывал на свидетельство кормилицы, бедной старухи, которая его любила и на склоне дней была бы рада избавиться от мучительного бремени, тяготившего ее совесть. После ее смерти письма обратились в бесполезный хлам.

Потом он перешел к объяснению, которое имел с г-жой Жерди. Тут он был щедрее на подробности, чем в разговоре со стариком соседом. Из его рассказа следовало, что сперва она все отрицала, но под градом вопросов, перед лицом непреложных фактов дрогнула и созналась, хотя и объявила, что ни при каких условиях не повторит этого признания и будет ото всего отпираться, потому что страстно желает сохранить за родным сыном богатство и высокое положение. После этого объяснения, как полагал адвокат, у бывшей любовницы его отца и начались первые приступы болезни.

Кроме того, Ноэль поведал о своем свидании с виконтом де Коммареном. В его повествовании проскользнули, пожалуй, легкие неточности, впрочем, столь незначительные, что едва ли можно было поставить их ему в вину. К тому же в них не было ничего порочащего Альбера. Напротив, адвокат настаивал на том, что этот молодой человек произвел на него наилучшее впечатление.

Разоблачения Ноэля он, правда, выслушал с некоторым недоверием, но в то же время с благородной твердостью и мужественно, как человек, готовый склониться перед законом. Ноэль с воодушевлением описал своего соперника, которого не испортила беспечная жизнь и который расстался с ним без единого злобного взгляда; он сказал, что чувствует сердечное расположение к Альберу, ведь, в сущности, они – братья.

Г-н Дабюрон выслушал Ноэля с напряженным вниманием, ни единым словом, ни жестом, ни движением бровей не выдавая своих чувств. Когда рассказ был окончен, следователь заметил:

– Но как же вы можете утверждать, сударь, что смерть вдовы Леруж, по вашему мнению, никому не была выгодна?

Адвокат не ответил.

– Мне кажется, что теперь позиция господина виконта де Коммарена становится почти неуязвима. Госпожа Жерди лишилась рассудка, граф будет все отрицать, письма, которые есть у вас, ничего не доказывают. Надо признать, что убийство пришлось этому молодому человеку как нельзя кстати и совершилось чрезвычайно вовремя.

– Что вы, сударь! – воскликнул Ноэль, протестуя от всей души. – Это подозрение чудовищно!

Следователь испытующим взглядом впился в лицо адвоката. Что это – искреннее великодушие или притворство? В самом ли деле Ноэль ничего не заподозрил? Но молодой адвокат, ничуть не смутившись, тут же продолжал:

– Какие опасения, какие причины могли быть у этого человека бояться за свое положение? Я не угрожал ему даже намеком. Разве я появился перед ним как разъяренный ограбленный наследник, который желает, чтобы ему сразу же, немедленно вернули все, чего он был лишен? Нет, я просто изложил Альберу все факты и сказал: «Что вы об этом думаете? Как мы с вами рассудим? Решайте!»

– И он попросил у вас время на размышления?

– Да. Я ему, можно сказать, предложил съездить вместе к мамаше Леруж, чтобы ее свидетельство рассеяло все сомнения, но он как будто меня не понял. А ведь он прекрасно ее знал, он ездил к ней вместе с графом, который, как я выяснил уже потом, давал ей немалые суммы денег.

– Вам эта щедрость не показалась странной?

– Нет.

– У вас есть какое-либо объяснение тому, что виконту явно не захотелось съездить к ней с вами вместе?

– Разумеется. Он сам мне сказал, что предпочитает прежде поговорить с отцом, который сейчас в отъезде, но через несколько дней должен вернуться.

Правду всегда узнаешь: лгуна выдает фальшь в голосе; все на свете это знают и не устают повторять. У г-на Дабюрона не оставалось ни малейшего сомнения в чистосердечии свидетеля. Ноэль продолжал с простодушной искренностью честного человека, чье сердце никогда не задевало своим совиным крылом подозрение: