Золотая коллекция классического детектива (сборник) - Гилберт Честертон

– Я думаю об одном, – отозвался граф. – О том, что говорить, как вы, значит не питать ни капли любви и уважения ко мне.

– Нет, отец, мой долг показать вам все беды, каких я опасаюсь, показать, пока еще есть время избегнуть их. Господин Ноэль Жерди – ваш законный сын. Так признайте его, удовлетворите его справедливые претензии. Пусть он придет. Мы можем без особого шума внести исправления в записи гражданского состояния. Можно будет заявить, к примеру, что виной всему – ошибка кормилицы Клодины Леруж. Если все стороны придут к соглашению, не возникнет ни малейших трудностей. А потом, кто помешает новому виконту де Коммарену оставить Париж, уехать с глаз долой? Он может лет пять путешествовать по Европе, а к концу этого срока все обо всем забудут, и никто уже не вспомнит обо мне.

Однако граф де Коммарен не слушал сына, он размышлял.

– Но, виконт, можно же обойтись без процесса, можно полюбовно договориться, – сказал он наконец. – Письма можно откупить. Чего хочет этот молодой человек? Положения и денег? Я обеспечу ему и то, и другое. Я дам ему, сколько он пожелает. Дам миллион, а если надо, два, три, половину того, что у меня есть. Поверьте, когда предлагают деньги, много денег…

– Пощадите его, он ваш сын.

– К несчастью. Но я, черт побери, так решил! Я потолкую с ним, и он пойдет на соглашение. Если он не дурак, то поймет, что ему не тягаться со мной.

Граф потирал руки. Его захватила мысль о соглашении. Это воистину спасительный выход, и в мозгу графа уже сложилось множество аргументов в пользу нового плана. Да, он заплатит и вернет себе нарушенный покой.

Однако Альбер, похоже, не разделял уверенности отца.

– Вы рассердитесь на меня, – печально произнес он, – но я вынужден разрушить ваши иллюзии. Не убаюкивайте себя мечтой о полюбовном соглашении – пробуждение будет слишком жестоким. Отец, я видел господина Жерди, и он не тот человек, которого можно запугать. Если есть на свете решительные люди, то он один из них. Господин Жерди поистине ваш сын, и в его взгляде, как и в вашем, чувствуется железная воля, которую можно сломить, но нельзя согнуть. Я до сих пор слышу его голос, дрожащий от ожесточения, вижу его глаза, горящие мрачным огнем. Нет, с ним не договориться. Ему нужно либо все, либо ничего, и я не стану его винить. Если вы окажете сопротивление, он нападет на вас, и его не удержат никакие соображения. Уверенный в своих правах, он с ожесточением вцепится в вас, затаскает по судам и отстанет лишь после окончательного поражения или после полной победы.

Граф, привыкший к совершенному, чуть ли не слепому повиновению сына, был поражен его нежданным упорством.

– Ну, и к чему же вы клоните? – поинтересовался он.

– К тому, что я презирал бы себя, если бы не уберег вашу старость от величайшего бедствия. Ваше имя больше не принадлежит мне, я возьму свое. Я ваш побочный сын и уступлю место законному. Позвольте же мне удалиться с чувством честно и свободно исполненного долга, позвольте не дожидаться вызова в суд, который с позором вышвырнет меня отсюда.

– Как! – изумился граф. – Вы меня бросаете, отказываетесь поддержать, идете против меня, признаете вопреки моей воле его права?

Альбер кивнул.

– Мое решение окончательно. Я ни за что не соглашусь ограбить вашего сына.

– Неблагодарный! – воскликнул г-н де Коммарен.

Гнев его был так велик, что его уже невозможно было излить в проклятьях, и потому граф перешел на насмешки.

– Ну что ж, – промолвил он, – вы великолепны, благородны, великодушны. Ваш поступок крайне рыцарственный, виконт, то есть я хотел сказать, любезный господин Жерди, и вполне в духе героев Плутарха[93]. Итак, вы отказываетесь от моего имени, моего состояния и покидаете меня. Отряхнете прах со своих башмаков на пороге моего дома и уйдете в раскрывшийся перед вами мир. У меня всего один вопрос: на что, господин стоик, вы намерены жить? Может быть, вы знаете какое-нибудь ремесло, как Эмиль, описанный сьером Жан-Жаком?[94] Или вы, благороднейший господин Жерди, делали сбережения из тех четырех тысяч, что я давал вам на карманные расходы? Может быть, играли на бирже? Ах, вот что! Вам показалось слишком тягостным носить мое имя, и вы с облегчением сбрасываете его! Видно, грязь имеет для вас большую притягательность, коль вы так спешно выскакиваете из кареты. А может быть, общество равных мне стесняет вас, и вы торопитесь скатиться вниз, чтобы оказаться среди себе подобных?

– Я и без того несчастен, а вы еще больше повергаете меня в горе, – ответил Альбер на град издевательств.

– Ах, вы несчастны! А кто в этом виноват? И все же я возвращаюсь к своему вопросу: как и на что вы намерены жить?

– Я вовсе не столь романтичен, как вы пытаетесь представить меня. Должен признаться, я рассчитываю на вашу доброту. Вы так богаты, что пятьсот тысяч франков существенно не повлияют на ваше состояние, а я на эти деньги смогу прожить спокойно, если не счастливо.

– А если я откажу?

– Вы не сделаете этого – я достаточно вас знаю. Вы слишком справедливы, чтобы заставить меня, одного меня, искупать ошибки, которых я не совершал. Будь я предоставлен самому себе, у меня в этом возрасте было бы какое-то положение. Сейчас мне уже поздно его добиваться. Тем не менее я попробую.

– Великолепно! Просто великолепно! – прервал его граф. – Вы прямо герой из романа, мне о таких и слышать не доводилось. Римлянин чистой воды, стойкий спартанец. Нет, право, это прекрасно, как всякая античность. И, однако, скажите, чего вы ждете за столь потрясающее бескорыстие?

– Ничего.

– Да, скромная компенсация! – бросил граф. – И вы хотите, чтобы я вам поверил? Нет, сударь, столь благородные поступки не совершаются ради собственного удовольствия. Чтобы поступать так высоконравственно, у вас должна быть какая-то скрытая причина, но я не могу найти ее.

– Нет никакой другой причины, кроме тех, что я вам изложил.

– Значит, надо понимать так, что вы от всего отказываетесь? Даже от надежд на брак с мадемуазель Клер д’Арланж, от которого я в течение трех лет тщетно пытался вас отговорить?

– Нет. Я виделся с мадемуазель Клер и рассказал ей об ужасной беде, которая на меня обрушилась. Она мне поклялась, что будет моей женой, что бы ни произошло.

– И вы полагаете, что маркиза д’Арланж отдаст свою внучку сьеру Жерди?

– Мы надеемся. Маркиза так помешана на знатном происхождении, что предпочтет отдать внучку побочному сыну аристократа, нежели сыну почтенного промышленника. Но если она откажет, что ж, мы подождем ее смерти, хоть и не станем желать, чтобы она пришла поскорей.

Спокойный тон Альбера окончательно вывел из себя графа де Коммарена.

– И это мой сын? – воскликнул он. – Не может быть! Сударь, чья кровь течет в ваших жилах? На это могла бы ответить лишь ваша достойная матушка, если бы она только знала…

– Граф, – прервал его угрожающим голосом Альбер, – думайте, что говорите! Она моя мать, и этого достаточно. Я ее сын, а не судья. Никому, даже вам, я не позволю непочтительно отзываться о ней при мне. А от вас тем более не потерплю неуважения к ней.

Граф делал поистине героические усилия, сдерживая свой гнев и не давая ему вырваться за определенные пределы. Но поведение Альбера довело его до крайней степени ярости. Как! Этот мальчишка взбунтовался, посмел бросить ему вызов, посмел угрожать? Старик вскочил с кресла и кинулся к сыну, словно намереваясь влепить ему пощечину.

– Вон! – возмущенно взревел он. – Вон отсюда! Немедля уходите в свои комнаты и не смейте покидать их без моего позволения. Завтра я сообщу вам свою волю.

Альбер почтительно поклонился, но глаз не опустил и медленно пошел к дверям. Он уже отворял их, но тут в настроении графа де Коммарена произошла перемена, как это часто случается у вспыльчивых людей.

– Альбер, – позвал он. – Вернитесь, выслушайте меня.

Молодой человек подошел к отцу, явно тронутый новой интонацией, прозвучавшей в его голосе.

– Подождите, – продолжал граф, – я хочу сказать все, что думаю. Сударь, вы достойны быть наследником великого рода. Я могу негодовать на вас, но не могу не уважать. Вы – честный человек. Альбер, дайте мне руку.

То был сладостный миг для них обоих, миг, какого, пожалуй, еще не бывало в их жизни, подчиненной унылому этикету. Граф испытывал гордость за сына и мысленно говорил себе, что и он был таким в его годы. А до Альбера только сейчас стал доходить смысл того, что произошло между ними. Они долго стояли, не разжимая рук, словно у них не было на это сил, и оба молчали. Наконец г-н де Коммарен вновь уселся под генеалогическим древом и тихо сказал:

– Альбер, я прошу вас оставить меня. Мне нужно побыть одному, чтобы все обдумать и немного привыкнуть к чудовищному удару. – А когда молодой человек затворил дверь, граф тихо проговорил, как бы отвечая своим тайным мыслям: – Господи, что будет со мною, если он, на которого я возлагал все свои надежды, покинет меня? И каким окажется тот, другой?