Франклин Рузвельт. Человек и политик (с иллюстрациями) - Джеймс Бернс

В будущем пришлось заплатить определенную цену за буйно расцветшую дружбу этих людей. Черчилль проявлял политическую близорукость в отношении огромных масс азиатского населения. В интимном кругу он выражал беспокойство по поводу размножения, подобно мухам, русских и их возможности опередить по численности белое население Великобритании и Соединенных Штатов. На его отношение к Китаю влияло расовое чувство. Но в данный момент англо-американское сотрудничество достигало апогея.

Рузвельт 7 декабря отбыл из Каира на родину. Сделал остановку в Тунисе, где приветствовал Эйзенхауэра возгласом:

— Отлично, Айк, тебе лучше готовиться к переезду!

Президент приземлился на Мальте, где вручил островитянам грамоту за героизм. Произвел смотр войск на Сицилии. Затем совершил продолжительную морскую поездку на борту «Айовы» домой и был тепло встречен представителями администрации у южного входа в Белый дом. Розенман никогда не видел президента таким довольным и радостным. Он выглядел уставшим, но здоровым и уверенным в себе. Президент сказал Стимсону:

— Я... привез вам «Оверлорд» в целости и сохранности для выполнения.

Было время Рождества; президент пожелал побыть дома. Впервые с тех пор, как стал президентом, он праздновал Рождество в Гайд-Парке. В канун Рождества он обратился к населению по радио, сидя у домашнего камелька. В основном его выступление представляло собой длинный, обобщенный, оптимистичный обзор событий на фронтах и встреч за рубежом. Он объявил о своем выборе: Эйзенхауэр — командующий наступательной операцией с «других отметок компаса», которая будет происходить одновременно с решительным наступлением русских на востоке и нарастающим давлением союзников с юга. Сказал и о Сталине:

— ...Я прекрасно ладил с маршалом Сталиным. Этот человек сочетает в себе колоссальную непоколебимую решимость с неистребимым здоровым юмором. Уверен, что он истинный представитель сердца и души России. Уверен, мы и дальше будем с ним хорошо ладить; русские — замечательный народ.

На следующий день он председательствовал на семейной встрече в старом поместье. Присутствовали семь из четырнадцати его внуков с матерями. Президент наблюдал, как разворачивали свертки с подарками, вырезал куски из жареной индейки и, как обычно, читал «Рождественский гимн» Диккенса, искусно выбирая фрагменты, которые удерживали внимание молодежи.

Однако президент не полностью поддался праздничному настроению. Незадолго до Рождества он писал Франкфуртеру: «...во время поездки я увидел, как ужасно недостает странам, где мне пришлось побывать, цивилизованности. Но, вернувшись, я не уверен, что знаю степень цивилизованности терра Американа».

Часть четвертая

БИТВА

Глава 14

МАГНАТЫ КАПИТОЛИЙСКОГО ХОЛМА

Президент вернулся из Тегерана в ожесточившуюся столицу. Закипавшие старые споры дошли до точки кипения. Опытный боец «нового курса» Джозеф Гаффи выступил в сенате с разоблачением «нечестивого альянса» старой гвардии республиканцев во главе с Джо Пью и южных демократов, ведомых Гарри Бердом. В ответ его противники пригрозили создать новую партию юга, которая установит равновесие сил между двумя главными партиями. В палате представителей депутат Джон Рэнкин от штата Миссисипи заострил внимание на евреях Нью-Йорка, поддерживавших законопроект об избирательных правах военнослужащих. Министр внутренних дел Икес обвинил «четырех магнатов прессы» — Херста, Маккормика и двух Паттерсонов, — подготовивших радиопередачи, которые транслировались на всю страну по нескольким радиостанциям, в том, что в своей ненависти к Рузвельту и Сталину они хотели, чтобы Гитлер победил, а не был разбит «лидерами, поддержанными великими русским и американским народами».

«На Капитолийском холме ужасное напряжение, — отмечал директор Бюджетного агентства Смит. — Люди, которые многие годы были друзьями, совершают невообразимые вещи». В частном порядке один ведущий политик признавался:

— У меня нет ни грамма доверия к тому, что делает Рузвельт. Я не верю ни одному его слову.

Редко когда расовая неприязнь проявлялась в столице так очевидно. Бурю негодования вызвали сообщения о бунте в концентрационном лагере у озера Туле 16 тысяч «нелояльных» японцев. Сенат провалил федеральный законопроект в поддержку системы образования, причем республиканцы искусно выхолащивали его статью, направленную против дискриминации. Руководители железнодорожных компаний и профсоюза открыто игнорировали уложение Комиссии по справедливой практике найма (КСПН), запрещающее дискриминацию при найме на работу негров-кочегаров. Со времени реконструкции юга, считала «Нэйшн», в залах конгресса не наблюдалось столь ожесточенного столкновения групповых интересов.

«Президент вернулся на свой собственный второй фронт, — писал Макс Лернер. — Нам нужно строить другой понтонный мост, не для связи с союзниками, а для объединения нас самих, для перекрытия разлома, образовавшегося в нашей собственной национальной воле».

Основной объект политических страстей оставался спокойным, как и прежде. По возвращении у него возникло впечатление, что Вашингтон перевернулся вверх дном, добродушно признавался президент на заседании кабинета. Он не обнаруживал ни малейшего беспокойства. «Вот он сидит, — писала „Нью рипаблик“, — на своей первой пресс-конференции по возвращении из пятинедельной зарубежной поездки. Черчилль болен. Контроль над инфляцией рушится. В демократической партии полный беспорядок. Железнодорожники угрожают забастовкой. Профсоюзы, фермеры и предприниматели одержимы эгоизмом. Любой публичный акт публичного политика продиктован низменными мотивами. В мире полная кутерьма, а он сидит в своем специальном кресле, приветливый и вежливый, попыхивая невозмутимо скошенной вверх сигаретой, приветствуя старых друзей».

Рузвельт был не настолько невозмутим, как казалось внешне. Он вступал в новый год подобно канатоходцу, перебиравшемуся через Ниагару. В подвешенном состоянии монументальные проблемы — не только развитие военного производства, поддержание рейтинга среди избирателей, десантная операция через Ла-Манш, обеспечение путей вторжения в Японию, но также его собственная стратегия войны и мира. Следовал осмотрительному среднему курсу; старался поддерживать тесные отношения с Россией и в то же время осуществлять стратегию «приоритет Атлантики», предполагавшую теснейшее сотрудничество с англичанами. Стремился помочь Китаю стать великой державой в периоды войны и мира, опуская его в то же время далеко вниз в списке получателей военной помощи и политически влиятельных сил. Создать новую, более совершенную Лигу Наций, не отталкивая изоляционистов. Взывал к делу освобождения всех народов, но делал исключение для индийцев под властью англичан и мусульман Ближнего Востока. Требовал безоговорочной капитуляции, но вступал в сделки с Дарланом и Бадольо.