Курский излом - Валерий Замулин

Серьезные нарекания поступали от командования армий на действия авиации. Штабы наземных частей жаловались на то, что днем над полем боя господствовала вражеская авиация, невозможно быстро вызвать самолеты прикрытия или договориться о нанесении бомбовых ударов в определенный район. Информация, прежде чем попасть непосредственно командиру авиачасти, которой предстояло выполнять задачу, проходила через несколько инстанций. От стрелкового или танкового корпуса она попадала в штаб армии, затем фронта и снова в штаб воздушной армии, авиакорпуса, терялось много драгоценного времени. Летчики опаздывали, мало того, плохо ориентируясь в наземной обстановке, наносили удары по своим войскам. Генерал–майор С. М. Кривошеин в докладе перед командным составом армии позже отмечал:

«Взаимодействие танков с авиацией было неудовлетворительно, особенно со штурмовой авиацией, которая, несмотря на сигналы опознавания своих войск, несколько раз сбрасывала бомбовые грузы и подвергала штурмовке свои войска. Истребительная авиация действовала самостоятельно, не сочетая свои действия с действиями наземных войск»{628}.

7 июля на формирование вывели пять истребительно–противотанковых полков 6‑й гв. А, лишившихся всей материальной части. Одной из причин столь больших потерь была в том числе и низкая эффективность авиации прикрытия. Командующий фронтом специально по этому вопросу направил в этот же день шифровку № 19709, в которой указывалось:

«Авиация противника наносит массированный удар. Истребители противника, отсекая наши истребители, дают свободу действий своим бомбардировщикам. В бою за 5.7 в пяти иптап осталось два–три орудия. Необходимо усилить истребительную авиацию и завоевать господство в воздухе»{629}. [674]

Следовательно, обстановка требовала оперативно выработать комплекс срочных, а главное — эффективных мер по удержанию противника в системе обороны и повышению устойчивости войск фронта. После обобщения первого опыта боев, в 23.05 7 июля, уходит шифрограмма Военного совета с указанием принять следующие меры:

«Всем армиям.

1. Окапывать живую силу, матчасть и КП.

2. Применять ПТМ, ППМ, управляемые фугасы и снаряды.

3. Минировать мосты, обеспечить надлежащей связью во избежание преждевременного разрушения.

4. Иметь подвижные группы заграждения и группы ближней борьбы с танками, усиленные инженерными средствами.

5. Обманывать противника, распылять его средства применением ложных объектов и окопов.

Все эти мероприятия направлять для повышения стойкости и упорства наших войск и увеличения потерь противника в живой силе и технике»{630}.

Достаточно много вопросов возникало по количеству уничтоженной вражеской бронетехники. Согласно сообщениям с частей, немцы за трое суток на всем участке фронта потеряли 1785 танков{631}. Однако сила ударов их дивизий хотя и несколько снизилась, но по–прежнему оставалась очень высокой, и ничто не говорило, что враг лишился столь значительного количества техники. Причин этому могло быть три. Первая: данные значительно преувеличены (частично это было правдой), вторая: противник постоянно пополняет танковые части и вводит новые резервы, и, наконец, третья: ремонтно–технические службы его соединений работают с очень высокой производительностью. При выезде офицеров управления БТ и MB, а также по личным наблюдениям командования фронта и армий был выявлен ряд случаев завышения числа подбитых машин. Это происходило во многом из–за того, что один и тот же участок обороняли несколько разных воинских формирований (танкисты, артиллеристы и пехота), поэтому штаб каждого из них считает одни и те же танки, подбитые на этом участке, и передает вышестоящему командованию. А вся информация в конечном счете стекается в штаб фронта, это вело к увеличению числа уничтоженных машин, порой в разы.

В то же время было признано, что главным источником пополнения немецких танковых частей является оперативная [675] работа его ремонтно–восстановительных служб, так как поле боя с первого дня наступления находилось в руках противника. Причем врагу невольно помогали сами же войска фронта. При танковой атаке артиллерия старалась вести огонь главным образом по наиболее уязвимым местам — ходовой части боевых машин, с целью быстро обездвижить их и тем самым сбить темп наступления. Орудийные расчеты не добивались полного уничтожения бронетехники; нанеся первые повреждения и остановив танк, сосредоточивали огонь по другим машинам.

Слабыми оказались и советские противотанковые мины. В лучшем случае от их взрыва разбивало гусеницы и отрывало катки. Пробить же днище машины или полностью уничтожить ее они были не в состоянии. Подразделения немецких танковых полков сразу после боя незамедлительно подводили тягачи или те же линейные танки, под прикрытием дыма оперативно эвакуировались подбитые машины, и имевшие незначительные повреждения быстро восстанавливались.

Военный совет фронта немедленно потребовал от войск расстреливать бронетехнику врага до полного ее уничтожения. Суть этого распоряжения передал в свои бригады штаб 5‑го гв. Стк в 22.00 7 июля:

«1. Установлено, что артиллеристы и танкисты при отражении танковых атак противника при первом же повреждении танка оставляют его в покое. Противник, используя это положение, ночью, а иногда и днем оттаскивает танки в тыл и быстро их восстанавливает, вводя в строй. Командир корпуса приказал:

1. Каждый танк противника надежно расстреливать и приводить в полную негодность или сжигать выстрелами»{632}.

Выше уже отмечалось, что на Н. Ф. Ватутина оказывалось ежедневное давление из Москвы. Ставка была недовольна складывающейся обстановкой на Воронежском фронте и требовала остановить дальнейшее продвижение врага. Еще были свежи в памяти обе харьковские катастрофы, поэтому дать стопроцентную гарантию, что они не повторятся, никто не мог. Ежедневные звонки И. В. Сталина и членов Политбюро ЦК ВКП(б) создавали в штабе фронта нервную обстановку. Об этих разговорах Н. Ф. Ватутина с членами Ставки ВГК пойдет речь чуть позже, а сейчас обратимся к воспоминаниям члена Военного совета, они ярко передают атмосферу тревоги и напряженности, царившей в это время в штабе фронта. [676]

«Сражение разгоралось, — вспоминал Н. С. Хрущев{633}. — У нас с Ватутиным стала проявляться тревога: мы все же не ожидали такого нажима. Чрезвычайно встревожило нас известие, что появились какие–то новые танки противника с такой броней, которую не берут наши противотанковые снаряды. Дрожь прошла по телу. Что же делать? Мы отдали распоряжение, чтобы артиллерия всех калибров била по гусеницам. Гусеница у танка всегда уязвима. Если и не пробьешь броню, то гусеницу снаряд всегда возьмет. А перебил гусеницу, и это уже не танк: вроде неподвижной артиллерии. Появится облегчение. Наши стали именно так и действовать, причем довольно успешно. Одновременно мы начали бомбить танки с воздуха. И тут же доложили в Москву, что встретились с новыми танками. Немцы звали их «тигры»… Нам вскоре прислали новые противотанковые снаряды, которые поражали броню «тигров» — кумулятивные снаряды, прожигавшие металл. Однако «тигры» успели поколебать уверенность действий нашей противотанковой артиллерии. Мы–то считали, что все нам нипочем и разгромим немецкие танки…

Вообще очень важные происходили тогда события. Решалась судьба войны и судьба страны. Многое неприятно сейчас вспоминать. И обстановка сейчас другая, и время другое…

…враг оттеснил нас к третьему рубежу обороны. Три ее полосы, включая последнюю, имели противотанковые рвы, различные земляные и полевые укрепления, огневые позиции для пехоты, артиллерии и танков. И почти все это он за неделю преодолел, пока не уперся в тыловую армейскую полосу обороны. Особенно острой сложилась ситуация у станции Прохоровка, в направлении Курска»{634}.

Моральное состояние командующего фронтом, без всякого сомнения, играло важную роль в ходе проведения операции. Но Николаю Федоровичу пришлось побывать не в одной сложной переделке, и он прекрасно понимал: И. В. Сталин ничего не забывает. Но, как и каждый командующий, хотел завоевать его расположение, тем не менее пока все это были [677] «рабочие моменты». Судить о его деятельности Верховный будет по итогам операции. Поэтому Н. Ф. Ватутин, конечно же, переживал, как любой человек, но больше всего его заботило другое — сообщения разведки об интенсивном сосредоточении на обояньском и прохоровском направлениях значительных резервов противника.

Разведслужба в войсках Воронежского фронта, в том числе и штаба фронта, была налажена, мягко говоря, отвратительно, об этом мы еще поговорим. Отмечу лишь, что главными ее недостатками являлись: низкая профессиональная подготовка офицеров, плохо налаженная аналитическая служба, а руководство отделов и управлений было склонно преувеличивать силы противника. Читая сводки, подписанные заместителем начальника штаба фронта по разведке генерал–майором Виноградовым, нельзя не отметить, что разведчики часто обнаруживали целые соединения противника там, где их и в помине не было. Так, на третий день операции «Цитадель» по–прежнему сообщалось, что дивизия СС «Лейбштандарт» действует в полосе 7‑й гв. А, а через некоторое время на прохоровском направлении разведчики найдут 16‑ю мотодивизию, которой в полосе фронта вообще не было.