Смута - Ник Перумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Повторяю, я вступил добровольно, — с упрямым раздражением сказал старый полковник.
— Но почему?!..
— Потому что я присягал России. Потому что я служил не человеку, а моей стране. Моей великой и несчастной стране. Я не «слуга государев», — в голосе Станкевича зазвучала издёвка, — не его камердинер. Я не присягал его ночную вазу выносить. А присягал защищать Родину.
— И каким же образом, — ледяным тоном осведомился Аристов, — вам удаётся её защищать, пребывая в рядах вооружённой банды инсургентов? И, позвольте узнать, товарищ защитник Родины, что вы делали, пока мы, маньчжурцы, дрались под Ляояном? В каком тогда полку служили?
— В 102-ом Вятском, — пожал плечами Станкевич. — Наш полк на маньчжурский театр не перебрасывался. Приказа не было.
— Не перебрасывался. Приказа не было. Как удобно. А рапорт о перевода в Действующую армию вам, разумеется, лично Государь не девал написать?
— Маньчжурия не есть моя Родина, — отрезал пленный. — Что мы там забыли, за Амуром, в Китае? Своей земли мало? У себя сперва порядок навели бы!
— Есть такое хорошее высказывание, что воевать крайне желательно малой кровью и на чужой территории, — проговорил Аристов. — Если уж выбирать, какому городу гореть — Ляояну или Владивостоку, я предпочту первый. Ну, а вы, похоже, выбрали бы второй.
— Зато теперь по вашей милости пол-России полыхает! — не выдержал Станкевич. — Наконец-то к власти пришли люди, которые не ради двоцов на Лазурном Берегу, не ради кутежей в Баден-Бадене, а ради простого человека!..
— Которые ради простого человека запретили торговлю, ввели жесткую диктатуру, разогнали все политиеские партии, кроме одной-единственной, закрыли все газеты, кроме своих?..
— Всё это временные меры. Издержки перехода отсталой, неграмотной и нищей страны к новому, справедливому обществу.
— А «чрезвычайки», расстрелы «по классовому признаку», заложничество — это тоже путь к справедливости? — осведомился Две Мишени.
Спор этот шёл в классной комнате недавно выстроенной в Горбачёво земской школы. По стенам молча стояли александровцы, и вчерашние кадеты, и те, кто присоединился к полку совсем недавно.
Две Мишени сидел за учительским большим столом на возвышении. Скрестив руки на груди, к холодной по летнему времени печке прислонился Семен Ильич Яковлев, командир второго батальона, глядел на Станкевича, нехорошо сощурившись.
Полк вот-вот должпн был выступать дальше. Подтягивались дроздовцы, им идти с александровцами в прорыв; фланг предстояло прикрыть марковцам. Следом, окончив харьковские дела, торопились деникинцы, кутеповцы и корниловцы.
— Какой смысл спорить? — Станкевич прикрыл глаза. — Делайте своё дело.
— Какое «дело»?
— Ну, вы ж меня расстреляете. — Пленник сказал об этом совершенно буднично, как о чём-то поистине не стоящем внимания.
— Никто вас не станет расстреливать… — начал было Аристов, однако тут его резко перебил полковник Яковлев.
— Никто вас не станет расстреливать, это верно. Вот ещё, патроны тратить!.. Вас просто повесят, по приговору военного суда, как изменника и дезертира.
— Суд?
— Да. Военно-полевой суд. И вы, как бывший полковник, должны прекрасно знать, как он формируется, из кого состоит и каковы его полномочия.
— Семен Ильич… — начал было Две Мишени, но Яковлев только отмахнулся.
— Если бы все вот эти Станкевичи помнили бы свой долг, ничего бы не случилось, — яростно бросил он. — Если бы дралась не только гвардия. Проклятье, никогда б не подумал, что такое скажу — но даже эти негодяи-«временные», все эти гучковы и милюковы, они, по крайней мере, пообещали народу Учредительное Собрание; а большевики что? А, Станкевич? Что пообещали большевики и что исполнили? Кто прибалтийские губернии немцу отдал, а Украину — им с австрияками? Фабрики и заводы у кого, а?.. Земля?..
— Эстляндия с Лифляндией не русские. Как и Польша, кстати. Пусть сами живут, немцы им самоуправление пообещали, а полякам и вовсе своё государство сулят и уже сейм собрали. А что до прочего… Земля, говорите? — так земля теперь у крестьян. Фабрики — под рабочим контролем, — упрямо ответил Станкевич. — Я, сударь, лямку с прапорщика аж тридцать пять годочков тяну. Ротой без малого восемь лет командовал. Своих солдат до сих пор в лицо почти всех помню. Сам за неграмотных письма в их деревни писал; и сам же им ответы читал, так что всё знаю. Не по гвардейским паркетам отирался! Так что вижу, что главное красные уже сделали — волю народу дали. Землю дали. А что её покупать-продавать нельзя — так оно и к лучшему: мироеды не скупят, бедняка по миру не пустят.
— То-то вам с продразвёрсткой пришлось по деревням ходить, хлеб собирать… — скривился Яковлев. — Видели мы на Дону, как ваши работали. Сперва-то казачки не то, чтобы за нас были, нет. Это когда ваши комиссары поехали, да хлеб выгребать стали — вот народ и поднялся!
— Так то казаки. Они испокон веку и землю имели, и волю. А почему только они?.. Чем они смоленского иль рязанского пахаря лучше?
— Тем, что кровь всегда готовы были за Отечество пролить, — отрезал Яковлев. — Тем, что сполоху явиться должны были, «конно и оружно», и всё, до последней иголки — своё, не казённое. Впрочем, чего спорим-то? Изменником и дезертиром вы от этого быть не перестанете. Константин Сергеевич, вы полковой начальник. Согласно уложению о военно-полевых судах, вы его возглавить должны. Мы не большевики, у нас не чека.
— Некогда нам тянуть да суды разводить. Я казни не одобряю — за малым исключением — и даже комиссаров пленных к Государю на суд отправлял. Впрочем… дадим ему шанс? Один!
— Добрый вы человек, Константин Сергеевич, — вздохнул начальник второго батальона. — Вот у Михаила Гордеевича не так, совсем не так…
— Михаил Гордеевич воюет доблестно, и не мне его судить, — возразил Аристов. — Ни его, ни методы его полка. А мы здесь никого ни расстреливать, ни вешать не будем. Арестовать и отправить по этапу. Нет, Семен Ильич, никаких возражений. Я, как старший воинский начальник, решение принял. Станкевич! Вы слышали, я сказал про один шанс? Даю вам возможность раскаяться и кровью искупить вину свою перед Россией и Государем, перейдя на нашу сторону. Командир вы толковый, место для вас найдётся. Немало таких же вот, как вы, «краскомов» бывших за нас воюет и воюет хорошо. Решайте, Станкевич. Шанс будет только один.
Бывший полковник только усмехнулся.
— Roma traditoribus non premia. Рим предателям не платит. Нет уж, сударь, я свой выбор сделал. С кем народ российский — с теми и я.
— А вы уверены, что народ не с нами? — прищурился Аристов. — Вот ребята вокруг меня, они что же — не народ, нет? И разве не сказано: «Кто не со Мною, тот против Меня; и кто не
