Наследство последнего императора - Николай Волынский

Таковы психологические основания возможности изложения истории кончины Императора Александра Павловича в Сибири, в образе старца Феодора Козьмича.

В высшей степени интересные соображения о такой возможности приводит некто Д. Д. в статье «Одна из последних легенд», помещенной в саратовской газете «Волга» от 25 июля 1907 года. Г-н Д.Д. с детства знаком с интересующей нас «легендой», много думал о ней, собирал на местах сведения, опрашивал современников события. И что же?

«Из всего этого, – пишет г-н Д. Д., – я вынес глубокое убеждение, что без признания этой легенды невозможно нарисовать себе духовный образ покойного Императора Александра Павловича, что этой именно легендой вполне объясняется и исчерпывается та двойственность личности, какая признана многими историками и которая бросалась в глаза всем современникам, толковалась вкривь и вкось всеми, кого поражала эта невообразимая смесь скрытности и искренности, величия и унижения, гордости и скромности, шума и тишины, вспышек характера и уступчивости, царственного величия и сознания ничтожности.

Только глубокий разлад с самим собою, только затаенное, не могущее быть высказанным кому бы то ни было горе, несчастье, только сознание вольной или невольной, но какой-то ужасной вины, могут быть объяснены и приведенной легендой, и теми легендарными мотивами, какие я в молодости слышал на юге от лиц современников царствования и смерти Александра Благословенного.

Больная, метущаяся душа, сознавшая и свой, и мировой грех, великая душа могла найти прощение и утешение только именно таким искусом. Но не один Благословенный старец страдал. Его страдания отразились известным образом на его душе. Те же страдания иначе отразились, но отразились сильно, на другой, тоже не мелкой, но трагической личности – на его брате Константине Павловиче.

«Я б никогда не хотел царствовать, – говорил он. – Бедный Александр!» Цесаревич Константин Павлович искренне любил своего отца. Он, проделавший с Победоносцем Русских войск Генералиссимусом Суворовым весь итальянский поход и в награду за то получивший титул Цесаревича, думал как императорский солдат, как должен думать верный сын России. Оба они отказались от власти; гроза, прошедшая в молодости, не сломила этих двух гигантов, не подорвала их корни, но поставила перед их духовным взором нечто страшное, великое, вечное…

Вот откуда мистика одного, неверность другого.

Я давно уже признаю эту легенду историческим фактом. Я давно уже горжусь тем, что Русская история дала такого необыкновенного Царя, такую страшную мощь духовной силы. И я убежден, что таким мог быть только Русский Царь…»

Еще одна черта – чисто Русская, народная, о которой в данной легенде никто до сих пор не думал. Ведь старец Феодор Козьмич добровольно пострадал. Вспомните великого Достоевского, вспомните его анализ стремления Русской души пострадать. Христос страдал – и я должен пострадать, и непременно физически пострадать, перенести человеческие унижения и боль…

Вспомните, ведь старец Феодор Козьмич принял звание не Христа ради юродивого, не в схиму постригся, что было и возможно, и легко, и безопасно со стороны тайны, – нет, он назвался «не помнящим родства», упорным беспаспортным, беглым и бродягою по тогдашнему определению и принял наказание плетьми и был сослан на поселение…

Таковы, в общих чертах, психологические основания возможности легенды. Обратимся теперь к фактическим основаниям.

Князь Н.С. Голицын, впервые, кажется, записавший народную легенду о таинственном сибирском отшельнике, объясняет причину ее появления тем обстоятельством, что Феодор Козьмич по наружности имел большое сходство с Императором Александром Первым.

Вот что он пишет в ноябрьском выпуске «Русской старины» за 1800 г.:

«Однажды, в 60-х годах, один приятель мой, которого я навестил, показал мне небольшую фотографическую карточку, говоря:

– Посмотрите, не найдете ли сходства с кем-нибудь, вам известным?

Смотрю – и вижу: великого роста и благолепного вида старец, почти с обнаженной от волос головою, в белой крестьянской рубахе, опоясанный поясом, стоящий среди крестьянской хижины. Лицо – прекрасное, кроткое, величественное; никакого сходства ни с кем припомнить не могу. Наконец приятель мой спрашивает меня:

– Не находите ли сходства с Императором Александром Павловичем?

Я крайне удивился, начал пристальнее всматриваться и, точно, стал понемногу находить некоторое сходство и в чертах лица, и росте, но я недоумевал, что значили эти борода, одежда, хижина. Тогда приятель и рассказал мне распространенную в Сибири легенду об Императоре Александре Первом, скрывшемся, будто бы, от мирской суеты в образе отшельника Феодора Козьмича.

В Императорской публичной библиотеке есть превосходный, во весь рост портрет Императора Александра Благословенного. Изображение Императора на этом портрете имеет поразительное сходство с изображением старца Феодора Козьмича.

Указывают, затем, на портрет Александра Первого, имеющийся в Московском коммерческом училище и также весьма схожий с карточкой старца. На этом портрете даже поза (одна рука, левая, заложена за пояс, другая – на груди) та же самая, что на портрете Феодора Козьмича.

Конечно, одно сходство Императора Александра Благословенного с таинственным сибирским отшельником еще ничего не доказывает: сходство это могло быть чисто случайным. Но совершенно иную ценность приобретает оно в связи с другими обстоятельствами, могущими дать повод возникновения «легенды».

А такие обстоятельства имеются.

Последние дни царствования Императора Александра Первого, начиная с его отъезда из Петербурга в последнее путешествие в Таганрог, и обстоятельства, непосредственно предшествовавшие 1-му ноября 1825 года заключают в себе много необъяснимого, загадочного и таинственного.

Самая обстановка отъезда Государя из Петербурга невольно наталкивает на мысль, что Император Александр или предчувствовал близкую кончину, или прощался под давлением неотвязно преследовавшей его затаенной мечты – удалиться от власти.

Вот как описывает картину отъезда Императора из Петербурга Н.К. Шильдер в своем превосходном, единственном по полноте сочинении: «Император Александр Первый, его жизнь и царствование»:

«…1-го сентября 1825 года Император Александр покинул свою столицу уже навсегда. Ночная тишина и мрак царствовали над городом, когда он выехал один, без всякой свиты, из Каменноостровского дворца.

В 4 часа с четвертью по полуночи коляска остановилась у монастырских ворот Александро-Невской Лавры. Здесь ожидали Государя Митрополит Серафим, архимандриты в полном облачении и братия. Александр Павлович в фуражке, шинели и сюртуке; без шпаги поспешно вышел из коляски, приложился к святому кресту, был окроплен святой водою, принял благословление от митрополита и, приказав затворить за собою ворота, направился в соборную церковь. Хор пел тропарь: «Спаси, Господи, люди твоя…».

В соборе Государь остановился перед ракою святого Александра Невского. Начался молебен, во время которого Император плакал. Когда наступило время чтения Евангелия, Государь, приблизившись к Митрополиту, сказал: «Положите мне Евангелие на голову». И с этими словами опустился на колени под Евангелием. По окончании молебна, положив три поклона пред мощами Благоверного Князя, приложившись к его образу, он поклонился всем, бывшим за молебном. Из собора Государь зашел ненадолго к митрополиту, посетил келью схимника Алексея, принял от него благословление и вышел, чтобы продолжать свое путешествие.

Садясь в коляску, он поднял к небу глаза, наполненные слез, и, обратясь еще раз к Митрополиту и братии, сказал: «Помолитесь обо мне и о жене моей». Лаврою до самых ворот он ехал с открытою головою, часто оборачивался, кланялся и крестился, смотря на собор…»

В книге И.А. Галактионова «Император Александр Первый и его царствование» (СПб. 1877) – находим еще следующий рассказ о последних днях пребывания Александра Павловича в столице:

«…За два дня до отъезда, Государь отправился на молебствие в Александро-Невскую Лавру, в сопровождении Великих Князей Николая и Михаила Павловичей и высших государственных сановников. В Лавре его ожидало все высшее столичное духовенство. После Литургии Государь пошел завтракать к митрополиту Серафиму и здесь, отозвав его в сторону, сказал шепотом:

– Прошу вас отслужить для меня панихиду, которую желаю отслушать перед отъездом в южные губернии.

– Панихиду? – спросил удивленный Митрополит.

– Да, – ответил Государь и тяжело вздохнул. – Отправляясь куда-либо, я обыкновенно приношу молитву в Казанском соборе, но настоящее мое путешествие не похоже на прежние… И к тому же здесь почивают мои малолетние дочери… Да будет мой путь под кровом этих ангелов…