Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога - Леонид Васильевич Беловинский

«Фартовые ребята» делятся на три класса: 1) «жиганы» – каторжники и бродяги, 2) «шпана» – воры и 3) «счастливцы» – мошенники и шулера. «Жиганы» распадаются на три вида: а) «орлы» – беглые с каторги, б) «пустынники» – не помнящие родства и в) «монахи» – ссыльные на Сахалин. В свою очередь «шпана» разделяется на восемь видов: а) «дергачи» – грабители, б) «сцепщики» – конокрады, в) «маровихеры» – карманники, г) «скокари» – совершающие кражи посредством взлома, д) «шнифера» – ночные воры, е) «мойщики» – обворовывающие спящих, ж) «ципера» – ворующие в передних носильное платье и з) «халамидники» – базарные жулики.

Наконец, «счастливцы» подразделяются на шесть видов. Первый вид – это «чистяки» – мошенники, одевающиеся очень часто в приличное платье и крадущие в лавках и магазинах, например, ювелирных. Второй вид «счастливцев» – «мельники» – шулера, третий – «блатер-каины» – покупатели ворованных вещей, четвертый – «давальщики» – дающие работу ворам, узнав предварительно вход в какой-нибудь дом и где и что лежит, за что они получают свой пай, пятый – «понтщики», которые то скандалом, то фокусами разными умышленно собирают «понт» (толпу) и в это время дают «маровихерам» возможность шарить по карманам; шестой вид – «пайщики» – эксплуатирующие самих воров тем, что, узнавши о краже и кто ее совершил, они являются к ворам и требуют себе долю, угрожая в противном случае донести полиции» (161, с. 14–16). Специалисты и любители блатной фени могут возразить, что эта терминология, приведенная Свирским, неточна. Да ведь все течет и все изменяется, в том числе феня: нынешние блатные и приблатненные не поняли бы вора 20-х гг. ХХ в.

И сегодня в российском правительстве и прессе много говорят о жестокости нашей тюремной системы и в качестве примера гуманного обращения с людьми, переступившими закон, приводят западноевропейский опыт; правда, общество выступает не за смягчение, а за ужесточение системы наказаний. Что же сторонники гуманизации подхода к преступникам сказали бы, воспроизведи мы сегодня те формы следствия и наказания, которые веками существовали в России! Но жесток был не русский народ, жестока была русская жизнь, и в XIX в. много сохранявшая от средневековья. Десятилетиями розга была распространеннейшим и самым безобидным видом наказания, практиковавшимся всюду – от крестьянской избы до царского дворца, от начальных учебных заведений до армии. Так, солдат за мелкие проступки (пьянство, воровство у товарищей) наказывали розгами. За более серьезные преступления били палками, шпицрутенами, о которых шла речь в своем месте. Но шипицрутены были не только наказанием для солдат: по «зеленой улице» проводили и «заводчиков» во время крестьянских бунтов, подавлявшихся воинской силой (прочих просто секли розгами), и каторжников за серьезные нарушения режима. Палка при тогдашнем уровне сознания считалась единственно действенным средством воспитания. В 1863 г. телесные наказания были отменены, сохранившись по решению суда в виде розог некоторым категориям правонарушителей (например, каторжникам за нарушение режима).

Особенности общества и взглядов на воспитание отразились на всей системе уголовного следствия и наказаний. Несовершенство следственного процесса, при котором требовалось непременное сознание обвиняемого в преступлении (косвенные доказательства не были решающими) приводило зачастую к неопределенному результату: суд оставлял подсудимого «в подозрении» или «в сильнейшем подозрении», отпуская на волю. Потому и требовалось любыми путями добиться признания. А лучшим средством добиться признания была пытка.

Уместно отметить, что пытка в России никогда не имела того изощренно-жестокого характера, как в средневековой Европе или, по слухам, в Азии. В допетровский период применялось избиение кнутом, редкими ударами, битье батогами, т. е. длинными палками по спине, икрам ног или пяткам. Квалифицированным видом пытки была дыба – подвешивание за связанные в запястьях и заведенные за спину руки; иногда пытка на дыбе производилась со «встряской», когда, немного подтянув пытаемого на блоке вверх, резко отпускали: при этом выворачивались суставы, иногда разрывались сухожилия. Часто подвешенного на дыбе подследственного пытали огнем, «проходясь» по обнаженной спине горящим веником. Но уже по воинскому артикулу 1716 г., которым руководствовались и общие суды, пытка допускалась лишь в случае очевидных преступлений, и только при особо важных государственных делах производилась по подозрению. По закону степень жестокости пытки должна была соразмеряться с важностью дела, физическим и нравственным состоянием обвиняемого, а за злоупотребление пыткой, особенно если пытаемый умер либо пытка производилась без достаточных оснований, судья подлежал уголовному наказанию вплоть до смертной казни. Если обвиняемый отрекался на суде от сказанного под пыткой, она совершалась вторично, а если отказ следовал трижды, то обвиняемого следовало отдать на поруки. От пытки освобождались дворяне, особы высших чинов, старики с 70 лет, недоросли и беременные женщины, но эти исключения не распространялись на обвиняемых в убийстве и государственных преступлениях. Разумеется, на практике ограничения пытки соблюдались плохо. В 1740-х гг. началось смягчение и ограничение пытки: она была отменена для виновных в искажении титула императрицы, для малолетних до 12 лет; в 1751 г. отменили пытку в корчемных делах с сохранением пристрастного допроса с кошками и батогами; в 1752 г. запретили применять пытку в провинциях, отвоеванных у Швеции и при следствии о волнениях крестьян. В 1762 г. император Петр III, упразднив Тайную канцелярию, отменил пытку, но при Екатерине II она была восстановлена, хотя и с большими ограничениями, не соблюдавшимися на практике.

Пытка при судебном следствии была запрещена в 1801 г., но втайне применялась до конца 40-х гг., хотя в 1832 г. ее применение было приравнено к серьезным уголовным преступлениям. Правда, дыба и другие истязания уже не использовались: применялся, так сказать, изощренный суррогат пытки. Такова была пытка жаждой. В Саратове в начале XIX в. полицмейстер В. К. Ищейкин «умел выведывать от пойманных бродяг, дезертиров и взятых под арест совершителей преступлений все ими совершенное и о скрываемых ими преступниках и тем открывал важные преступления. Как рассказывали, он никогда и никого из арестованных во время производства следствия не наказывал, содержал их в секрете, приказывал своим подчиненным полицейским служителям давать им вино, кормить их всем, чего они захотят, разумеется, на их счет, следить за их разговорами; но пить им совершенно не приказывал ничего давать, что со всей строгостью исполняли его фавориты. Когда арестованных мучила чрезвычайная жажда, то, не давая им пить, требовали от них сознания; тогда арестованные поневоле рассказывали сторожам о преступлении; а сторожа обо всем узнанном докладывали полицмейстеру. Тогда он призывал их, отбирал допросы, и если они не говорили истины, то опять подвергал их тому же испытанию, доводя до чистосердечного признания» (141, с. 43). Разумеется, с простолюдинами обходились еще проще: не давая пить, кормили их соленой рыбой, а иногда и содержали при этом в жарко натопленных помещениях. Ф. В. Булгарин, по службе участвовавший в следствии, вспоминал случай с несколькими заподозренными в убийстве людьми: «Когда это дело производилось, уже не было формальной пытки или застенка, но еще существовали так называемые