Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

двигались по стенам, активно размахивая руками. В классе было душно и шумно, хотя на этот раз здесь сидели преимущественно взрослые.

Повязку Кириллу уже сняли, но глаз всё ещё оставался слишком чувствительным к свету – даже сквозь солнечные очки, и он искал удобного случая выйти за дверь.

В конце концов, его больничный оставался в силе, а он снова торчит на работе.

Прошло ровно три дня с того момента, когда он кричал девочке, державшей пневматический пистолет, чтобы она не стреляла в одноклассников. Теперь многие подробности прояснились – эпизод с оружием, оказывается, был только частью каши, заваренной в его отсутствие детьми. Найти виновников, определить, где правда, а где ложь, поверить во все эти истории с отравленным печеньем было крайне сложно.

Кроме того, истина искажалась стараниями некоторых родителей, чьи дети участвовали в недавних инцидентах. Споры зашли так далеко, что весь последний час собрания побеждали те, кто громче кричит.

Так как Кирилл больше не чувствовал, что может хоть как-то повлиять на ход дела, он вышел из кабинета и с удовольствием оказался в прохладном полутёмном школьном коридоре. Кажется, его исчезновения даже не заметили.

Тонкая полоска солнечного света, пробивавшаяся из-за не прикрытой до конца двери, одевала в золото крохотные пылинки. Солнце пришло ненадолго в Город Дождей и сразу сделало обычную пыль похожей на микроскопическую вселенную.

Озеров с шумом опустился на скамью, где уже сидела Люба, внимательно рассматривавшая и трогавшая пальцами вязаную зелёную шапку.

Из кабинета всё ещё раздавались возмущённые голоса, Кирилл вздохнул и опёрся спиной о стену.

– Зачем ты всё время носишь с собой эту шапку?

– А зачем вы надели очки? – парировала девочка, не поднимая головы.

– У меня болит глаз, и выглядит он просто ужасно. Хочешь, покажу? – Озеров повернул голову и скорчил страшную гримасу. И тут же ойкнул, ведь отёк ещё не спал до конца.

Люба, хихикнув, отшатнулась. Умытая, в чистой одежде, она выглядела не так, как в тот вечер, когда они с Кротовым нашли её в парке. Держалась она тоже спокойно, словно ничего не произошло. На следующий же день девочка пришла в школу, и Кирилл больше не слышал, чтобы кто-нибудь попытался её обидеть.

«Это ненадолго, – думал Озеров, незаметно разглядывая её. – Она слишком отличается от остальных, по-другому выглядит, по-другому говорит».

– Вы тоже мне не верите, да? – неожиданно спросила девочка.

– Я не знаю, кому верить, – честно признался Кирилл. – Дети очень часто обманывают, особенно когда совершают какую-нибудь ошибку.

– И взрослые тоже, – сказала Люба.

– И взрослые тоже, – кивнул Кирилл.

– Я всё понимаю. Вы не бойтесь. Даже мои родители не до конца мне поверили, когда я вернулась домой вся в саже и позже обычного. В последнее время я вела себя так ужасно, что они имеют полное право не верить мне.

– Ошибаешься. – Озеров мотнул головой в сторону кабинета, где спорили взрослые. – Твои родители уже два часа защищают тебя там. Значит, они поверили.

Впервые за время разговора девочка подняла на него задумчивые глаза.

– Вы, небось, ничего не видите в своих тёмных очках?

Молодой человек улыбнулся.

– Знаешь, я привык к темноте и вижу гораздо лучше, чем неделю назад.

Школа была пуста. Уроки закончились. Они никуда не торопились. Где-то вдалеке, на улице, трижды прокаркала ворона. Снег на крыше соседнего дома медленно таял и цеплялся за кровлю, чтобы не сорваться вниз. Солнце уйдёт, а морозы вернутся.

Кириллу вдруг вспомнилось заледеневшее поле, гигантский дуб с обгорелым дуплом, перекошенные лица школьников…

– У меня к тебе ещё один вопрос, Люба. Касательно того, что случилось в парке.

Девочка устало вздохнула.

– Это последний вопрос, обещаю.

Она снова вздохнула и закивала. Озеров развернулся к ней и спросил:

– Почему ты выстрелила в землю, а не в человека? Что заставило тебя передумать?

Люба снова принялась ковырять пальцем свою вязаную шапку, и её подбородок почти опустился на грудь. Через минуту он услышал её приглушённый голос:

– Не знаю. Помните, вы рассказывали про крыс, которые могли нажать на педаль и тем самым спасти от тока других крыс, сидящих в соседней клетке.

Кирилл кивнул.

– Вы говорили, что крысы, которых хотя бы однажды било током, охотнее помогают тем, кто оказался на их месте.

Девочка пристально посмотрела на него, словно ища под тёмными линзами глаза учителя, и продолжила:

– Я крыса, которая знает, что такое электричество. Моя бывшая подруга, Ангелина, – тоже. Её в классе все ненавидели. Но это не помешало ей травить меня. Меньше всего я хочу быть похожей на неё. Я не хотела стать такой, как она, обозлённой на весь мир, наверное, поэтому и не выстрелила.

Молодой человек поднялся.

– Спасибо. Я постараюсь это запомнить. Передай, пожалуйста, своей маме, что, если ей захочется поговорить со мной, я буду в своём кабинете.

Он неторопливо пошёл к лестнице.

– И у меня к вам один вопрос, – весело крикнула девочка вслед.

– Ну?

– Все говорят, что вы женитесь. Это правда?

Озеров нахмурился. Люба была не первой, кто его об этом сегодня спрашивал. Как за три дня об этом узнала вся школа?

Штыгин встретился ему сегодня в коридоре и сказал, чтобы он выздоравливал, потому что однорукий учитель в их школе уже есть, а если ещё и одноглазый появится, дети лопнут со смеху. Далее он пожелал, чтобы до свадьбы всё зажило, а затем многозначительно, с лицом хмурым и серьёзным, посоветовал Кириллу хорошо подумать, стоит ли ему обременять себя узами брака.

– Это правда, – пробурчал Озеров.

– Поздравляю вас! – пискнула Люба и улыбнулась своей фирменной улыбкой со скобками.

Когда Кирилл вошёл в кабинет биологии, который также