Стальное зеркало - Анна Оуэн

Всплыла было мысль — удобно, мол, так стоим, свита его далеко, а меч он, как по этикету положено, убрал; всплыла, да там же на поверхности и сгорела со стыда — в пепел. Посмотрел на него, ожидая, что дальше будет, кивнул молча — мол, долг, а как же иначе… не шевельнулся. Обидно, как… да нет такого сравнения. Слов таких не водится на остром моем языке.

И вот тут-то опять пожаловали люди Клода. Бегом, побольше десятка, с факелами, с оружием наголо и в полном не слишком боевом беспорядке — хотя на ходу и перестраиваются. Опять?!

У них на эту ночь других занятий не нашлось?

И что теперь делать?

Добежали, смотрят на меня… чуть только в лицо факелом не тычут. Будто нашли то, чего не искали. И хором так:

— Господин граф?

Нет, Мадонна с младенцем! Двуручным. И Святой Иосиф при мне, сиречь, господин посол.

Если эти не за мной, не по мою душу, а на шум бросились, потому что только у них гость отбыл, как поблизости драка… то кто до них был?! Кто, я спрашиваю?

Только кого бы они ни искали, а насчет меня им что-то приказывали. Потому что за спину заходят сразу же. Ну что за несчастье, я же уже и драться-то не могу, выдохся после недавнего… а передо мной Корво, а дальше его свита — двое конных, два пустых седла. Не прорвусь. И сзади десяток, и справа пяток, а слева забор. Чудесная диспозиция.

— Господа, — говорит посол, и если бы я был речкой, я бы тут же почтительно замерз, дабы состоянием своим соответствовать. Но я не речка. И устал. А на остальных, кажется, действует. — Господа, мой дальний родич, как видите, подвергся разбойному нападению. При обстоятельствах, — он слегка двигает подбородком в сторону убитых, — которые должны вас заинтересовать. А сейчас я просил бы вас со всем возможным почтением проводить господина графа к его и моему общему родственнику и вашему господину — потому что до его дома ближе, чем до моего, а в виду этого происшествия передвигаться ночью одному господину графу не стоит.

И если я правильно понимаю эту неописуемую ромейскую сволочь, то он во-первых, ничего не знал, а во-вторых, искренне уверен, что напали на нас… на меня не люди Клода. Кто-то другой. Кузен меня, конечно, тоже не прочь повидать — но живым. Хотя бы для начала.

Делать нечего — пойду. Как жертва разбойного нападения. Со всем возможным почтением. То есть, при оружии, своими ногами, хоть и в тесном кругу. Идти-то тут… как и прикидывал, минут пять.

Недостатком гостеприимства родича попрекнуть было нельзя. И недостатком вежества. Две комнаты, предоставленные Джеймсу, обладали всеми мыслимыми достоинствами. Кроме окон. Двери выдержали бы встречу с Гогом и Магогом. Стены — таран. Таким образом, гостя не ставили в сложное положение — проявить неблагодарность и покинуть дом, не попрощавшись с хозяином, он попросту не мог. И людей в коридоре было достаточно, чтобы гость счел то обстоятельство, что у него не отобрали оружие — и не пытались даже — несущественным.

Ужин накрыт, горячая вода есть, постель удобная — в этом доме ничего проверять не нужно, все, что есть, работает точно так как надо — а хозяин раньше завтрашнего дня все равно знать о себе не даст. Отдыхай — не хочу.

Меч только перед ужином в порядок привести — и для этого тоже все надлежащие принадлежности имеются. Никого ни о чем просить не пришлось. Только двоих, назначенных в услужение: пойти себе подальше и не мешать. Неизвестно, о чем кузен думает, может, о том, что жертва разбойного нападения будет до самого утра печально обдумывать прегрешения, а, может, и чем-то поважнее занят. Джеймс еще по дороге, по разговорам сопровождавших, понял, что первая компания не имела к Клоду никакого отношения.

Ну, что бы там дражайший родич себе ни думал, а пленные каледонцы в тепле, после сытного ужина и при наличии поблизости мягкой постели делают только одно: спят. Дрыхнут, попросту говоря, как медведи зимой. До тех пор, пока не разбудят… и после того — еще немножко.

Однако, не разбудили. Сам проснулся, роскошь какая… Сколько времени не поймешь, окон нет, но если себе верить — к полудню уже подваливает. Ну и отлично. Сон — такая штука, неизвестно, когда следующий раз поймаешь, а уж прибранного никто не отберет. Что ж у нас все-таки вышло? И что за люди… вот забавно будет, если кузен его искал, потому что узнал, что на него охота объявлена. И, конечно, искал тихо — они же в ссоре…

Уж не он ли мальчишку уволок? Если так, то хорошо. Клод детей не ест, а Эсме, что бы о нем дома ни думали, что бы он сам о себе ни думал, как бы лихо он через пол-Европы ни проехал — все-таки дитя еще. Хоть и толковое. Но привязался же, не выгонишь. Не хочет он домой с кораблями, хочет он господина графа в Орлеан сопровождать. Ну да, у канцлера не забалуешь, а тут же приключения… выгонять, правда, и не хотелось. Редко такие толковые спутники попадаются. Нелюбопытен как полено и исполнителен… как младший Гордон.

Засыпал — был на столе ужин, точнее, что осталось. Проснулся — уже завтрак. Вряд ли кузен на убой откармливает, хотел бы на убой, ночью прирезали бы. А что не проснулся, пока убирали и накрывали — это плохо. Очень.

Это значит — устал. А уставать было не от чего. Не от чего совсем. В Арморику, да там, да обратно… это не работа, не война, не политика даже. Все почти спокойно. Вчерашнее… к концу он вымотался, но час-другой передышки — и можно было бы повторить. Особенно, если с тем же напарником.

Налил себе вина, кивнул поверхности. Вот что это было. Вчерашнее. То, что он собирался сделать. То, чего он уже не сделает. И обида. Хотя, если подумать — ну на что он может обижаться. Смешно.

Смешно, а обидно; и нелепо как-то обидно, неправильно. Непонятно. Сначала хотел этого папского любимчика убить, а потом исстрадался весь, что тебе руку не пожали и вино пить не позвали… дурак дураком.

Пока спал — не только стол накрыли, но и всю одежду унесли, вычистили и вернули обратно. Следовательно, прямо по курсу беседа с кузеном, а кузен пока что на убийство не настроен. По крайней мере, не сразу. Хорошо… потому что, если признаться себе, то попал я крепко. В хороший такой капкан. Медвежий, не меньше. Если даже неведомая собака знает о моих связях со враждебными державами, то уж Клод — тем более. Что он еще знает? А кабы и не все…

Черт… очень может быть, что эти неизвестные сволочи меня спасли. Тем, чьи цвета надели. Оно имеет смысл — я Клода прилюдно оскорбил, он мне, прилюдно же, пообещал голову снести, а потом выяснилось, что я с равеннцами дела вожу — вот он и снес. Никто не удивится. Никто даже без равеннцев не удивится, кузен не то чтобы мстителен, но буквалист страшный… сказал, что убьет, значит, убьет. Вот на этом и попытались сыграть. А ему, по всей видимости, не понравилось.