Дьюма-Ки - Стивен Кинг

Я надел ботинки и пытался зашнуровать их одной рукой, когда Уайрман, очень мрачный, вошёл в спальню для гостей.

— На автоответчике внизу сообщение, которое тебе нужно прослушать. Из полиции Тампы. Дай-ка я помогу.

Он опустился передо мной на колено, начал подтягивать шнурки. Я нисколько не удивился, заметил, что седины в его волосах прибавилось… и внезапно меня охватила тревога. Я протянул руку, вцепился в его массивное плечо.

— Фонарь! Джек…

— Расслабься. Джек в Китайской гостиной мисс Истлейк, фонарь у него на коленях.

Тем не менее я поспешил туда. Уж не знаю, что ожидал найти: пустую комнату, фонарь с открученной крышкой, лежащий на ковре в луже воды, а может, Джека, сменившего пол, превратившегося в трёхглазую, с птичьими лапами вместо рук, суку, которая вывалилась из старого, треснутого кега… но он спокойно сидел, держа фонарь на коленях, правда, на лице его отражалась тревога. Я спросил, всё ли у него в порядке. И всмотрелся ему в глаза. Если бы он… изменялся… я подумал, что смог бы это увидеть в его глазах.

— У меня всё хорошо. Но сообщение от копов… — Он покачал головой.

— Что ж, давай послушаем.

Мужчина, представившийся детективом Сэмсоном, сказал, что пытается связаться с Эдгаром Фримантлом и Джеромом Уайрманом, чтобы задать несколько вопросов о Мэри Айр. Особенно ему хотелось поговорить с Эдгаром Фримантлом, если тот не улетел в Род-Айленд или Миннесоту, куда, по полученным Сэмсоном сведениям, собирались отправить тело Илзе Фримантл для похорон.

— Я уверен, что мистер Фримантл скорбит о тяжёлой утрате, — продолжал Сэмсон. — И мне понятно, что это вопросы полицейского управления Провиденса, но мы знаем, что недавно эта Айр брала у мистера Фримантла интервью, и я вызвался поговорить с ним и с вами, мистер Уайрман, если это возможно. Я могу сказать вам по телефону, что больше всего удивило полицию Провиденса, но, пожалуйста, не разглашайте информацию…

Мы никому не дали прослушать эту плёнку. И последний кусочек паззла лёг на положенное ему место.

ii

— Эдгар, это безумие! — Джек повторил эту фразу уже в третий раз, и в его голосе звучало отчаяние. — Полнейшее безумие. — Он повернулся к Уайрману: — Скажите ему!

— Un poco loco, — согласился Уайрман, но я знал разницу между росо и muy,[197] даже если Джек был не в курсе. Мы стояли во дворе, между седаном Джека и старым «мерседесом» Элизабет. Луна поднялась ещё выше, ветер усилился. Прибой обрушивался на берег, а в миле от нас ракушки под «Розовой громадой» обсуждали всякие странности, muy asustador.[198] — Но, думаю, я могу говорить всю ночь, а его решение останется неизменным.

— Потому что ты знаешь, что я прав, — сказал я.

— Tu perdon,[199] амиго, ты, возможно, прав, — поправил меня Уайрман. — И вот что я тебе скажу: Уайрман собирается опуститься на толстые, стареющие колени и молиться, чтобы ты оказался прав.

Джек посмотрел на фонарь в моей руке.

— Хоть это оставьте. Уж извините меня, но брать его с собой — чистая бредятина.

— Я знаю, что делаю, — ответил я, надеясь, что говорю правду. — Вы оба оставайтесь здесь. Не пытайтесь идти за мной. — Я поднял фонарь, нацелил на Уайрмана. — Полагаюсь на твою честь.

— Хорошо, Эдгар. Моя честь изрядно поизносилась, но я ею клянусь. Один практический вопрос: ты уверен, что тебе хватит двух таблеток тайленола, чтобы ногами дойти до своего дома, или в конце пути тебе придётся превратиться в ползи-гатора?

— Доберусь на своих двоих.

— И позвонишь, как только доберёшься.

— Позвоню.

Тогда он раскрыл объятия, и я пришёл в них. Он поцеловал меня в обе щёки.

— Я люблю тебя, Эдгар. Ты настоящий мужчина. Sano сото una manzana.

— И что это значит? Уайрман пожал плечами.

— Здоровья тебе. Я так думаю.

Джек протянул руку (левую, мальчик учился быстро), потом решил всё-таки обнять меня. Шепнул на ухо:

— Отдайте мне фонарь, босс.

— Не могу. Извини, — шепнул я в ответ.

Я двинулся по дорожке, огибающей дом, дорожке, которая выводила к мосткам. И там, где обрывались эти мостки, каких-то тысячу лет тому назад я встретил крепко сложенного мужчину, которого оставлял сейчас во дворе «Эль Паласио». А тогда он сидел под полосатым зонтом. Он предложил мне зелёного чая со льдом, который так хорошо утоляет жажду. И сказал: «Итак… хромающий незнакомец наконец-то прибыл».

«А теперь он уходит», — подумал я.

Я обернулся. Они оба смотрели на меня.

— Мучачо! — позвал Уайрман. Я подумал, что он попросит меня вернуться, чтобы мы могли ещё немного об этом подумать, поговорить. Но я его недооценил. — Vaya con Dios, mi hombre.[200]

Я ещё раз помахал им рукой и завернул за угол дома.

iii

Вот так я и отправился в мою последнюю Великую береговую прогулку, и каждый прихрамывающий шаг отдавался такой же болью, как и во время моих первых прогулок по усеянному ракушками берегу. Только тогда я гулял под розовым светом раннего утра, когда мир ещё спал, и двигались разве что волны, ласково набегающие на песок, да коричневые облачка сыщиков, которые поднимались в воздух в нескольких шагах от меня. Эта прогулка выдалась другой. Ревел ночной ветер, грохотали волны: не ласкали берег — выбрасывались на него в поисках смерти. Чуть дальше от берега луна хромировала поверхность воды, и несколько раз у меня возникало ощущение, что краем глаза я вижу «Персе», но корабль исчезал, стоило мне повернуть голову. Так что этой ночью на берегу Дьюма-Ки компанию мне составлял только лунный свет.

Пошатываясь, я шёл, держа в руке фонарь, думая о том дне, когда гулял здесь с Илзе. Она ещё спросила меня, самое ли это прекрасное место на свете, и я заверил её, что нет, есть ещё как минимум три более прекрасных… но не мог вспомнить, назвал ли я ей эти места или только сказал, что их трудно написать без ошибок. Помнил я другое: её слова о том, что я заслужил такое прекрасное место и время, чтобы отдохнуть. Время, чтобы излечиться.

Тут потекли слёзы, и я им не мешал. В руке, которой мог бы их вытереть, я держал фонарь, поэтому продолжал плакать.

iv

Я услышал «Розовую громаду» прежде, чем увидел её. Ракушки под домом никогда не говорили так громко. Я прошёл ещё несколько шагов, потом остановился. Вилла стояла впереди — чёрное пятно, поглотившее звёзды. Ещё сорок или пятьдесят медленных хромающих шагов, и луна начала высвечивать какие-то детали. Не горели лампы, даже те, которые я обычно оставлял включёнными на кухне и во «флоридской комнате». Конечно, ветер мог где-то оборвать провода, нарушив подачу электроэнергии, но я в этом сомневался.