Красный лик - Всеволод Иванов

Пишущему эти строки этот вопрос неизвестен точно, но можно предполагать, что между Москвой и штабом западных евразийцев существовали какие-то меркантильные отношения, вроде даже снабжения средствами.

Возможно, это обычная судьба политических авантюр, в которых одна сторона силится обмануть сторону другую, якобы «для пользы дела».

Но, по слухам, дело доходило до того, что кто-то, на манер Шульгина, даже ездил в Россию, где ему показывали, на манер князя Потёмкина, разные усердно работающие кружки «евразийцев». Соответственно с этим в писаниях евразийцев показались такие тирады, которые навлекли на них негодование всего культурного мира.

Очевидно для того, чтобы избыть этой навязчивой и внимательной толпы, нюхом чувствующей, где есть политическое жульство, евразийцы теперь выпустили вместо «Хроники» и вместо академических «Временников» — еженедельник «Евразию», где все статьи транспонировали на столь высокий и отвлечённый тон, что они оказываются просто в своём большинстве явно невразумительными и рассчитанными не на понимание, а на непонимание публики:

— Мы приняли, — говорит передовая в № 8 «Евразии», — русскую революцию как революцию интернациональную, нужную и благую для всего человечества…

Таким образом, получается вольт полностью в 180 градусов…

Вместо основания национального самопонимания и самораскрытия, евразийство в западном течении взяло на себя любимую русскую мессианскую идею во вкусе традиций московского университета, не имея для этого ни достаточно сильных фигур, ни достаточно сильных идей… «Всечеловеческий универсализм» их — вещь, которая не по пути для строительства России ближайших дней…

И поэтому с древа евразийства должно осыпаться всё то живое и непосредственное, что ставит себе на первом плане национальные, а не интернациональные задачи, под какими бы то ни было соусами…

И листья действительно посыпались. Первый и наиболее значительный в чёткости своей мысли евразиец князь Н. С. Трубецкой письмом в № 7 «Евразии» — заявляет о своём выходе из евразийской организации.

— «Евразия» в своих выпусках отмечала одно течение евразийства… — говорит он, — я признаю невозможность в ближайшее время восстановить внутреннее необходимое единство и равновесие евразийства… Нести ответственность за теперешнюю эволюцию евразийства я не хочу и не могу…

Этот выход из организации, в сущности, главного основоположника евразийства показал, что раскол зашёл слишком далеко, что его скрывать нельзя. Пора заявить о том, что в евразийстве появились ереси.

Место не позволяет мне коснуться этих ересей в настоящей статье, но надо отметить, что это левое примиренческое течение евразийства втянуло в себя самым причудливым образом для основания указанного выше интернационализма — марксизм и федорианство, элементы далеко не одинаково почтенные, но одинаково чуждые евразийству.

Можно считать, что грядущее десятилетие будет десятилетием смерти мифа марксизма как социологической теории истории; что касается федорианства, т. е. учения Н. Фёдорова, бывшего библиотекаря Румянцевского музея в Москве, выраженного в его книге «Философия Общего Дела», то это учение, глубокое и важное по своему содержанию, едва ли так, наспех, может быть употреблено для подкладки евразийству «стиля нуво».

И поэтому мы с прискорбием констатируем:

— Кризис евразийства зашёл слишком далеко, и, вышедшее динамично и чётко из правильных посылок, оно заблудилось в русском интеллигентном бездорожье. Мы резко и определённо отмежёвываемся от него и кладём руль в сторону систематического исследования проблем русской истории и культуры с точки зрении общности судеб Азии и России, думая, что программа эта будет исполнена не в скороспелом «ударном порядке», а растянется на сотню лет культурной работы русского общества, а главное — будущего национального русского министерства иностранных дел.

Обскурантизм или гуманизм?

В нашей газете уже упоминалась как крайне симптоматичная — статья Н. Бердяева в № 13 «Пути» (изд. в Париже) под заглавием «Обскурантизм». Мы ещё раз возвращаемся к этой теме, ввиду того несомненного значения, которое она обнаруживает.

Итак, Бердяев обвиняет всё русское общество не в чём другом, как в обскурантизме, тем самым бросая ему по старым понятиям едва ли не тягчайшее обвинение.

Что такое обскурантизм?

Бердяев совершенно правильно определяет это понятие, говоря, что «обскурантизм есть принципиальное отношение к знанию, к просвещению»… Сам обскурант может быть просвещённейшим человеком, может быть последовательнейшим и радикальнейшим мыслителем; его обскурантизм начинается тогда, когда он начнёт предупреждать проникновение той или иной просвещённости в массы:

— Для массы надлежит непросвещённое состояние — вот заповедь обскуранта.

Оглядевшись кругом, Бердяев и находит, что это обскурантское (то есть буквально — затемнительное) настроение прорезывает теперь все слои русского общества. Обскурантски настроена эмигрантская интеллигенция, не исключая молодёжи, поскольку последняя далека от разных просветительных тенденций для народа и поскольку ею управляет страх революции; обскуранты и сами большевики, поскольку они не пропускают в массу никакого просвещения. Наконец, обскурантски настроена сама церковь православная, поскольку она не больно любит софианистические настроения известной части русского кружка, которой прилежит и Бердяев, и в лице того же митрополита Антония обороняется, и весьма энергично, от этих запоздалых отрыжек утончённого александрийского гностицизма.

Конечно, ситуация, обрисованная Бердяевым, очень страшна; но вопрос позволителен в том смысле, справедлива ли сама эта обрисовка?..

Действительно, не встречаемся ли мы в этом определении с некоторой аберрацией, некоторым искажением — пережитком от старых времён русской интеллигенции?..

— Обскурантизм — в русской молодёжи! Обскурантизм — в русской интеллигенции… Неужели тени Аскоченского и Победоносцева и прочих «жупелов» встали и распростёрли свои крылья над осознанием русской действительности?

В те годы дальние, глухие,В сердцах царили сон и мгла:Победоносцев над РоссиейПростёр совиные крыла…

Это было бы чересчур жестоко! Неужели интеллигенция возжаждала просвещения только для себя самой? Неужели революция — читает книги только в лице тонких и скептически настроенных вождей? Или впрямь церковь в лице своих пастырей софианна до конца и тщательно огораживает верующих, чтобы туда не проникло зерно утончённого скепсиса или, наоборот, — вдохновенного гнозиса?