Наперекор судьбе - Пенни Винченци

Он сразу спросил, не беременна ли она. В его голосе звучала надежда.

– Нет, – ответила Барти.

– Ты уверена?

– Вполне.

– Я хочу этого сильнее, чем всех сокровищ мира, – сказал он. – Хочу, чтобы у тебя родились мои дети. Но у нас еще предостаточно времени.

– Лоренс…

– А теперь скажи, когда мы сможем…

– Не знаю. Извини, но я не могу долго говорить. Мне пора идти.

Барти повесила трубку, прислонилась к стене и почувствовала, что готова упасть в обморок. Не от беременности. От переживаний и страха. Ее болезнь была вызвана страхом и больше ничем. Сколько еще она может обманывать Джона? Он наверняка что-то чувствует. И никто не знает, на какое безрассудство он способен от отчаяния.

Она написала Джону. Теперь уже по-настоящему, не порвав написанное. Несколько вежливых фраз, ужасных своим содержанием. Теперь он их получит и прочтет. Сделать это Барти подвигли не только спокойные, мудрые слова Себастьяна, но и угроза Лоренса самому написать Джону.

– Ты бы не посмел.

– Посмел бы. Барти, это было бы жестом милосердия. Парень перестал бы терзаться. Да и я тоже.

– Но ты не знаешь, где он находится.

– Я бы его нашел.

Барти поверила, что Лоренс не бахвалится. Его навязчивая решимость в сочетании с работой в американской службе разведки сделали бы это вполне возможным.

Она ждала, что теперь у нее на душе станет спокойнее, но ни покоя, ни удовлетворения не было. Барти продолжала ощущать себя гадкой и двуличной. Она ярко представляла, какой ужас охватит Джона. Потом он сильно рассердится, а еще через какое-то время напишет ей. Она ждала его гневного письма. Она не заслуживала никаких нежных слов. Если Джон отхлещет ее словами, она будет только благодарна… Но писем от Джона по-прежнему не было.

Через какое-то время она сообщила Лоренсу о своем письме к Джону. Тоже письмом. В ближайшие недели ей будет не выбраться в Лондон, а говорить такие вещи по телефону она не хотела.

Барти думала, что так будет легче, и ошиблась. В ответном письме Лоренс потребовал, чтобы она немедленно выходила за него замуж, поскольку теперь все препятствия устранены. Когда же она написала, что не может, на нее обрушилась настоящая лавина его писем. Там были требования, домыслы, обвинения. Письма приходили каждый день, наполненные такой страстной любовью, что Барти физически ощущала их силу. В один и тот же день Лоренс умудрялся писать ей диаметрально противоположные письма. Первое было злым, полным ругани и упреков. От такого письма Барти становилось неуютно и даже страшно. Она нехотя открывала второй конверт и находила несколько страниц извинений, раскаяния и отчаянных просьб простить его за то, первое письмо.

Его письма всерьез пугали Барти. Читая их, она снова и снова убеждалась, что Лоренс ничуть не изменился. Его характер не стал легче, эмоции по-прежнему доминировали над рассудком, и он все так же стремился целиком управлять ею.

Каждый день она искренне удивлялась: как она может столь сильно любить этого человека? Следом шел другой вопрос: почему она его любит? Дальше начинались размышления о том, уживутся ли они вместе и во что выльется их совместная жизнь.

– А какова твоя роль в этой операции? – спросила Барти.

– Пока не знаю. Надеюсь отправиться вместе с войсками.

– Что? Ты собираешься участвовать во вторжении?

– Да.

– Лоренс, но ведь все говорят, что таких масштабных и ужасающих битв еще никогда не было. Тебя просто не возьмут.

– Наоборот. Ты даже не представляешь, как важно вовремя узнать о планах противника. Любой пленный высокого ранга может обладать крайне важной информацией. Так что меня обязательно возьмут.

Барти промолчала, надеясь, что Лоренс, как всегда, преувеличивает собственное значение.

– А что ты скажешь об Эйзенхауэре?

– Исключительная личность. Солдат высочайшего уровня и на редкость замечательный человек. Умеет мгновенно расположить к себе людей. Все время подчеркивает, что в нем должны видеть не американца, а солдата. Он с таким же успехом мог быть канадцем, англичанином, французом или поляком. Он всего лишь солдат, делающий свое дело и полный решимости делать это дело так, чтобы мы победили. Я безмерно им восхищаюсь.

Лоренс очень редко кем-то восхищался.

Барти удалось правдами и неправдами, в том числе и используя служебное положение, получить последнее двухдневное увольнение. Лондон показался ей на удивление опустевшим.

– Все покинули город, – сказал ей Лоренс. – Все военные – это точно. Заодно и немало гражданских унесли отсюда ноги. Люди напуганы. Вокруг только и разговоров об «аде кромешном». Не знаю, кто сочиняет эти дурацкие слухи, но им верят. Говорят, когда начнется вторжение, Лондон якобы станут бомбить днем и ночью и всем придется жить в бомбоубежищах…

– Но ты пока в Лондоне.

– Да, я пока в Лондоне. И ты тоже. Так в чем же дело?

– Ни в чем, – как всегда растворяясь в воле Лоренса, ответила Барти. – Совсем ни в чем.

– Отлично. У меня куча планов насчет того, как мы проведем это время. Знаешь, теперь можно свободно поймать такси. Рестораны и ночные клубы пустуют. Мы с тобой просто сказочно повеселимся.

Лоренс по-прежнему был полон решимости участвовать во вторжении, повторяя популярную в то время фразу: «С Айком – хоть в пекло!»

– Ты уверен?

– Настолько, насколько это возможно.

Барти вдруг с пронзительной ясностью поняла, до чего же она его любит.

– Лоренс, не надо. Ты же можешь остаться.

– Тогда ты не будешь мной гордиться. А я очень хочу, чтобы ты мной гордилась.

«Он совсем как ребенок, – устав спорить, подумала Барти. – Требовательный, избалованный ребенок».

– Да-да, я хочу тобой гордиться. Но…

– Барти, на тебя не угодишь.

– Дело не в этом. Я буду тобой гордиться. Ты сам знаешь. Но…

– Что – но?

– Я буду очень бояться за тебя, – тихо призналась она. – Очень. Мне будет страшно от мысли, что я могу тебя потерять.

Возникла долгая пауза. Когда Лоренс заговорил снова, его голос был необычайно нежен. Пожалуй, таких нежных интонаций она у него не слышала никогда.

– Мне очень приятно об этом узнать.

– Это правда.

– Но я буду в полной безопасности, – торопливо добавил он. – Ты же знаешь: ни в какие сражения я не пойду. У меня совсем другая работа. О моей безопасности будут заботиться ничуть не меньше, чем о безопасности Эйзенхауэра. – (Барти молчала, понимая, что он врет, причем сильно.) – Я люблю тебя, Барти. Очень, очень люблю.

– И я очень, очень люблю тебя, Лоренс.

Он улыбнулся ей:

– Я сейчас пережил самый удивительный момент в своей жизни. Его я не забуду до конца своих дней.

– И я тоже не забуду.

Барти стояла, смотрела на него и думала об этом странном, тяжелом, перепутанном и перекрученном времени, где среди тягот и ужасов появлялись минуты безграничной радости. Она думала о переменах, произведенных Лоренсом в ней самой и в ее жизни.

– Расскажи, какие у тебя планы на эти два дня, – попросила она.

– Они были весьма обширными. Но теперь я хочу, чтобы мы просто остались дома.

Барти все же заставила его рассказать о планах, часть из которых они решили осуществить.

Писем от Джона по-прежнему не было.

В последнюю неделю мая часть, где служила Барти, переместилась в окресности Рая. Четырехместные палатки, в которых они жили, стояли в вишневом саду. Внутри палаток стояли индивидуальные укрытия системы Моррисона, отчего палатки напоминали туннель. В каждом укрытии помещались две складные кровати, куда девушки и заползали на ночь.

Металлические каски им теперь было приказано носить постоянно, даже по вечерам, отправляясь в городок. Каждое утро они пересчитывали пометки, сделанные мелом на касках, и таким образом узнавали, сколько победных ударов нанесли за время ночных дежурств. Сейчас зенитки стреляли магнитными снарядами, и потому частота попаданий была выше.

Барти без преувеличения могла сказать, что все они были целиком поглощены текущими заданиями и потому не думали о своей участи. Они даже не замечали снарядов, падающих с отвратительным свистом. Пока ты могла криком передавать необходимые данные и пока слышала, что кричат тебе в ответ, ничего иного не требовалось.

Меры безопасности казались драконовскими – так велик был страх перед возможной утечкой информации. Барти даже пришлось подписать соответствующую бумагу, поклявшись честью, что все отправляемые ею письма содержат только сведения личного и семейного характера. Но даже такие письма разрешалось писать лишь в случае крайней необходимости.

Через десять лет Барти опубликовала историю той недели – последней недели перед началом операции «Оверлорд». Казалось, что на южном побережье Англии не осталось никого, кроме военных. Они несли караульную службу, маршировали, упражнялись, поддерживая состояние полной боевой готовности. Грузовики, джипы и танки, неделями беспрестанно двигавшиеся по окрестным дорогам, наконец достигли пунктов своего назначения. Все жилые дома, общественные здания и гостиницы прибрежных городов и деревень были реквизированы для нужд армии. Вдоль пляжей протянулись ряды колючей проволоки. Окрестные поля изменили цвет. Теперь все они были цвета хаки от армейских палаток. Все порты были заполнены военными кораблями всех назначений. По дну Ла-Манша шел временный трубопровод, позволяющий ежедневно перекачивать во Францию миллион галлонов бензина. На транспортные корабли были погружены фрагменты временных портов, которые предстояло переместить на французское побережье и там создать укрытия для флота вторжения. Для дезориентации немцев была разработана целая серия ложных приготовлений, якобы имевших своей целью штурм Кале. Англия замерла и затаила дыхание… И тогда планы генерала Эйзенхауэра и его штаба были неожиданно нарушены самым своенравным и непобедимым врагом – английской погодой.