Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник

господа. Поскольку наш терминал построен во время Первой мировой войны и исправно служит по сей день, он уже пропустил несколько миллионов солдат, и среди них были тысячи знаменитостей — людей искусства, ученых, спортсменов, деятелей индустрии развлечений. Армия считала и считает неправомерным особо выделять кого–либо из этих людей и устраивать для них пресс–конференции. Тем не менее в данном случае…» «Чего мы ждем?» — гаркнул один из репортеров, когда стало ясно, что Элвис Пресли уже прибыл. «Давайте его сюда!», «Начинайте же, ради Бога!» — сердито загалдели фотографы, отчаянно расталкивая друг дружку в борьбе за наиболее выгодный ракурс.

Наконец Элвис вышел из–за синей ширмы, за которой он болтал с Полковником, на миг застыл, позируя фотографам и улыбаясь в объективы, потом раздал автографы, поцеловал Мэри Дэвис, которую армейское начальство отрядило для торжественной встречи, постарался исполнить все пожелания толпы и, наконец, уселся вместе с Моссом за стол, заставленный микрофонами. В руках у Элвиса, были чемоданчик для бумаг из блестящей телячьей кожи и томик стихов, подаренный ему в поезде. «Как прошла поездка?» — спросили его. «За что у вас медали?», «Что означает «А» в вашем имени?» — «А–рон». Элвис объяснил, произнеся «а» очень протяжно. Да, отец, бабушка и Ламар намерены сопровождать его в Германию. «Продадите ли вы «Грейсленд»?» — «Нет, сэр, это дом моей матери». — «А как насчет крутых парней в вашем подразделении?» — «Вероятно, каждый из них думал, что я намерен отлынивать от работы, что я буду на особом положении, но когда они пригляделись и увидели, что я тоже хожу в наряды на кухню и в караул, как и все остальные, то решили, что я такой же, и…»

«Вас немало критикуют. Что вы можете сказать по поводу заявлений, что–де ваша музыка способствует росту молодежной преступности?» — «Не вижу тому подтверждений. Я стремился к одному: жить открыто и честно, не подавая дурного примера». — «Элвис…» — «Я добавлю… простите, сэр, но я добавлю: можно кому–то нравиться, а кому–то нет, независимо от рода ваших занятий. На всех не угодишь». — «Испытываете ли вы ощущение большой удачи? Считаете ли, что вам повезло или что вы просто талантливы?» — «Да, сэр, мне очень повезло. Случилось так, что я пришел в музыку как раз в ту пору, когда нужно было задать новое направление ее развития. Люди хотели чего–то иного, непохожего, и я, на свою удачу, подоспел как раз вовремя». — «Скучаете ли вы по шоу–бизнесу?» — «Мне очень недостает пения». — «Но и в армии тоже неплохо. Но уж наверняка вы рады избавлению от поклонников, срывавших с вас одежду, лезших в личную жизнь, угрожавших даже вашей безопасности?» — «Нет, не рад, отвечал Элвис, — тоскую даже по выходкам поклонников, ибо это — моя самая большая любовь. Я хочу развлекать людей».

«А как насчет женитьбы? Существует ли какой–то идеальный возраст для вступления в брак?» — «Понимаете, вы взрослеете и думаете, что влюбились. Такое случается много раз. Но потом обнаруживается, что вы заблуждались, что на самом деле не любили, а лишь думали, будто любите. И я — не исключение. Несколько раз я бывал на грани женитьбы, но мама и отец говорили: подожди, пока не станет ясно, что тебе нужна именно она. И я рад, что послушался их». — «Когда вы были влюблены последний раз?»

— «О, мадам, я не знаю. Это случалось неоднократно. Думаю, ближе всего к браку я был перед самым началом моей певческой карьеры. Можно сказать, что меня спасла моя первая пластинка». Все засмеялись, а потом кто–то попросил Элвиса сказать несколько слов о матери.

«Да, сэр, разумеется, скажу. Э… моя мать… Наверное, коль скоро я был единственным ребенком, мы были ближе… То есть я хочу сказать, что все любят матерей, но я, как единственный ребенок, всегда видел от матери только добро. Ее смерть — это не просто потеря матери, а еще и утрата друга, наперсницы, собеседницы. Я мог разбудить ее в любой час, если был встревожен или расстроен, и она вставала, чтобы помочь мне. Бывало, я жутко сердился на нее, пока рос. Это естественно: молодому человеку хочется куда–то пойти, что–то сделать, а мать не разрешает. И ты думаешь: «Да в чем дело? Что с тобой?» Но потом, спустя годы, понимаешь, что она была права, что хотела уберечь от беды или неприятностей. Я очень рад, что мать держала меня в некоторой строгости и воспитала так, а не иначе».

Пресс–конференция продолжалась около часа, а потом Элвис опять позировал фотографам и раздавал автографы, а офицер Мосс пытался вытащить его из толпы. Но Элвис шепнул ему, что отказ оскорбит людей. «Идите, — подгонял Полковник вездесущих работников RCA. — Он дает нам кусок хлеба, так снимайте его. Этот мальчик чрезвычайно печален». На причале фотографы сделали еще немало снимков. Одновременно шла подготовка к киносъемке. «Полагаю, что выражу мнение всех ребят, — заявил один из восьмерых «приятелей», отобранных для съемок, — если скажу, что, когда нам посчастливилось служить вместе с Элвисом, мы немало узнали о людях вообще… Он так щедро раздает себя товарищам, что ты невольно делаешься лучше. Он очень одинок во многих отношениях и чуть–чуть побаивается завтрашнего дня, не знает, что этот день принесет ему и его близким».

Закинув на плечо одолженный у кого–то вещмешок, Элвис поднялся по сходням. Армейский оркестр под управлением старшины Джона Чарлзуорта грянул «Тутти–Фрутти». Элвис проходил по трапу восемь раз, чтобы его могли сфотографировать и снять на пленку. Две тысячи родственников, провожавших других солдат, махали руками и увлеченно кричали. Очутившись на борту, Элвис тотчас заперся в судовой библиотеке вместе с Полковником. Стивом Шоулзом, Биллом Баллоком и еще несколькими деятелями шоу–бизнеса. Он записал короткое обращение к поклонникам, которое, вкупе с отредактированной стенограммой пресс–конференции, озаглавленной «Элвис поднимает парус», должно было помочь ему сохранить связь с почитателями. Затем он с волнением посовещался с Полковником, Фредди и Абербахами и пообещал им не ударить лицом в грязь. «Он выглядел смирившимся, — вспоминает Энн Фульчино, заведующая общественным отделом RCA, которая почти не видела Элвиса с тех нор, как провела первую общенациональную рекламную кампанию, раскручивая этого ясноглазого юношу в начале 1956 года. — Очень волновался из–за прерванной карьеры, боялся, как бы не прекратились продажи его пластинок. Я заверила его, что причин для беспокойства нет, хотя его озабоченность можно понять». Элвис достал одну из открыток, которыми его