Элвис Пресли. Последний поезд в Мемфис - Питер Гуральник

остались!» А Элвис, рыдая, ответил: «Нет, папа, нет». «Братья Блэквуд» были любимым квартетом Глэдис, и Элвис пригласил их из Южной Каролины. «Как только мы заканчивали песню, — вспоминает бас Джей Ди Самнер, — он присылал нам записку с просьбой спеть еще. Мы должны были исполнить три или четыре песни, а спели двенадцать. Никогда не видел, чтобы человек убивался и горевал так, как он».

Преподобный Хэмилл прочел приличествовавшую случаю проповедь. «Современная женщина преуспевает во множестве областей, — сказал он. — Но главное ее поприще — быть хорошей матерью и женой. Такой женщиной и была миссис Пресли. Глупо будет призывать отца и сына не тревожиться, не скорбеть и не горевать. Вам будет недоставать ее. Но я могу сказать словами святого Павла: «Скорбь — удел утративших надежду».

Во время службы Элвис несколько раз был на грани обморока. «Я сидела позади него, — вспоминает Анита. — Он ревел в три ручья». Когда служба завершилась и скорбящие потянулись к выходу, Элвис, Вернон, Джеймс из группы «Братья Блэквуд» и его друг, капитан Вудворд из мемфисской полиции, остались у гроба вчетвером. «Элвис поцеловал мать и сказал: «Мама, я отдал бы все до последнего гроша и снова пошел бы рыть канавы, лишь бы вернуть тебя», — рассказывает Джеймс. — Он рыдал и бился в истерике, потом обнял меня, преклонил голову мне на плечо и сказал: «Джеймс, я знаю: ты понимаешь, каково нам сейчас. Тебе это неизвестно, но я был среди скорбящих на похоронах Р. У. и Билла в зале «Эллис» после той катастрофы. Ты понимаешь, каково мне». Только тогда я узнал, что Элвис был на тех похоронах».

Суета и излияния чувств продолжались и на кладбище. Вдоль мостовых толпился народ. Кортеж выехал из города и направился по Бельвью к Пятьдесят первому шоссе. От «Грейс ленда» до кладбища «Лесистый холм» было две–три мили. Вокруг могилы собралось человек пятьсот. «Некоторые зрители, — писал Чарлз Портис в Commercial Appeal на другой день, — казались действительно расстроенными, но большинство просто вытягивали шеи и болтали». Мистер Пресли пытался успокоить Элвиса, но всякий раз и сам ударялся в слезы. «Ее нет, она уже не вернется», — убитым голосом повторял он. Элвис держался чуть лучше до самого конца, но потом разрыдался и, когда служба завершилась, упал на гроб, крича: «Прощай, милая, я люблю тебя. Ты же знаешь, я жил для тебя». Четверо друзей почти волоком доставили его к лимузину. «Боже! — воскликнул Элвис. — Я потерял все!»

В «Грейсленде» тоже толпился народ. Растерянные друзья и родные бестолково переминались с ноги на ногу. Элвис был безутешен. Полковник занял свой командный пост на кухне. Дикси приехала рано, но не захотела мешать скорбящим. «Я не надеялась увидеть его в тот вечер, вокруг него и так было много людей. На мне были шорты, в волосах — бигуди, и я просто хотела сказать ему, что заеду на следующий день. Я остановилась у ворот, но там не было никого из Пресли. Толпа была — как на Центральном вокзале в Нью–Йорке, девчонки так и норовили прошмыгнуть внутрь. Я посидела с минуту в машине, созерцая всю эту суматоху, потом подошла к охраннику, который был мне незнаком, и сказала: «Позвоните, пожалуйста, в дом и скажите Элвису, что я здесь. Завтра вечером я приеду к нему, если он не будет возражать». Охранник ответил: «Хорошо, позвоню». Но я была уверена, что он не сделает этого.

Потом я вернулась в машину, а она не завелась. Чуть погодя ко мне подошел один из двоюродных братьев Элвиса и спросил: «Вы — Дикси?» — «Да», — ответила я. Он сказал: «Элвис ждет вас в доме». Я ответила: «Нет, только не сегодня. Я в бигудях и не одета. Я хотела встретиться с ним завтра вечером». Но он настаивал: «Нет, идемте, Элвис уже звонил привратнику, справлялся о вас». Он забрал мои ключи от машины и отвел меня в дом. Элвис вышел на крыльцо и буквально окутал меня своими объятиями. Мы вошли в дом. Там была только его бабушка. Я сказала: «А где остальные? Я думала, здесь много народу». Ведь перед домом стояло, без преувеличений, штук двадцать или тридцать машин. Элвис ответил: «Они были здесь, но я велел им убираться». И, пока я была там, никого не видела и не слышала ни звука. Только служанка возилась на кухне. Элвис пошел к ней и попросил принести нам лимонаду, а потом мы отправились в то крыло, где стоял рояль. Мы много говорили, потом Элвис спел «I'm Walking Behind You on Your Wedding Day». А после этого мы просто сидели и плакали.

Мы говорили о его матери, вспоминали времена, когда я познакомилась с ней, все маленькие забавные глупости, которые мы творили. И Элвис сказал, что это — особое чувство: общаться с человеком, которого знал в далеком прошлом, который любил тебя и принимал таким, каким ты был в те дни. Он сказал: «Интересно, много ли моих друзей, приехавших сегодня, были бы здесь пять лет назад? Едва ли. Ведь всем им что–то от меня нужно». А потом рассказал мне о парне, который был тогда у него на подпевках, но позже посвятил себя Господу. Прожив в миру немало лет, он совсем распустился и говорил Элвису, что хочет уйти от той жизни, которую вел. Элвис сказал: «Как бы и я хотел сделать то же самое». Это было очень грустно. «Так почему бы и нет? — спросила я. — Ты уже добился всего, чего хотел, взошел на вершину. Давай остановимся и повернем назад». И Элвис ответил: «Нет, слишком поздно. Слишком много людей зависят от меня. Слишком много обязательств. Мне уже не выбраться».

Это была наша последняя встреча. Не самая последняя, конечно, потому что я вернулась на следующий вечер, одевшись соответствующим образом. Но в доме было полно народу. Как всегда. Такой уж у него был образ жизни. Способ существования. То, что я увидела тогда, было настоящим, и мы оба понимали это. Для Элвиса уже не было пути назад. Он не мог жить, как я, а я — как он».

Газеты писали о неизбывном горе Элвиса. «Он плакал целыми днями, — вспоминал Джордж, — и мы утешали его, но наутро все начиналось сызнова». В субботу Элвис опять был в мемфисском похоронном бюро, провожал в последний путь отца Реда Уэста. Ред все еще служил в