Стоп дуть! Легкомысленные воспоминания - Павел Ефремов

Потом покатился парад суверенитетов, сопроводившийся массовыми побегами и требованиями матросов отправить их служить на историческую родину. Затем развал державы закрепили официально, и на флот потекли служить одни россияне. Но к этому времени большинство городской молодежи освоило финансовый способ откосить от срочной службы, и на корабли начали приходить трактористы из далеких областей с семиклассным образованием и горячие горцы из кавказских республик, абсолютно справедливо полагавшие, что подметать плац и скалывать лед — не значит быть военным.

Стартовала новая волна флотской годовщины, более жестокая и наглая. Командование резво вспомнило старое, в казармах и на кораблях снова начали появляться дежурные по «храпу», ночующие с личным составом, и казалось, что командование готово к каждому матросу приставить хотя бы одного контролера. Гауптвахты уже не помогали, а их вскорости и отменили, так же как и дисциплинарные батальоны. Все заботы по предотвращению каких-либо происшествий легли на командиров кораблей, которым и без этого хватало проблем. Те, естественно, переложили все на замов, которые, на удивление, снова стали востребованы, именно как заместители командиров по «борьбе с личным составом». К тому же после угара первых перестроечных лет и развала Союза, когда их понизили до помощников командира с потолком в звании — капитан 3 ранга, их потихоньку снова вернули в заместители, потом подняли планку до капитана 2 ранга, но, правда, на этом успокоились.

Вот такой вот «загогулиной», как говорил наш первый президент, я и оказался на острие сражений с задемократизированным личным составом. Однако мои методы работы с военнослужащими срочной службой в корне отличались от тех, каким учили в политакадемии, и были, мягко говоря, антигуманными. Механики, по сути своей, люди простые и грубые, совершенно не обладающие той тонкой умственной организацией, что присуща гуманитарным офицерам, к которым я и относил военно-морских «воспитателей». Первый же матрос-контрактник, надравшийся в субботу вечером до потери ориентации в пространстве, а оттого ставший буйным, драчливым и просто мерзким, был, по моему приказанию, демонстративно раздет догола и закинут в офицерскую сауну, которая незамедлительно была запитана. Воду, как холодную, так и горячую, на сауну я перекрыл сам, и когда температура там, внутри, дошла до 100 градусов, пьяный буян, до того оравший во всю глотку, вдруг осознал, что тут ему очень жарко и срочно надо выйти. Минут пятнадцать он сначала обещал лично меня убить, а потом уже с надрывом стал просить прощения. Услышав покаянные речи, я подключил на душ сауны забортную воду, температурой около нуля градусов. Он просидел так в сауне еще часа полтора, периодически от безвыходности остужаясь ледяным душем и снова нагреваясь, а когда я решил его выпустить, то из сауны практически строевым шагом вышел недоваренный голый, но абсолютно трезвый матрос, который тут же пообещал, что больше не будет пить никогда. Я на это не рассчитывал, да и не верил в такое чудо, но вот в то, что он будет землю грызть, чтобы больше не попасться, почему-то был уверен. Так как экзекуция эта была мной проведена образцово-показательно, и ее ход наблюдал весь личный состав, в это время квартировавший на корабле, то, не постесняюсь похвастаться, следующие три месяца матросы — срочники и контрактники — «залетать» неожиданно перестали. Я не очень связывал этот интересный факт с баней, устроенной буйному контрактнику, но коечто намекало, что парная сыграла в этом немалую роль. Конечно, уверенности в том, что они поголовно бросили употреблять алкоголь, у меня не было, но вот то, что они перестали попадаться, какой-то оптимизм внушало.

Тяжелее было с молодыми мичманами. Но и для тех я организовал показательную «порку», получив от старпома карт-бланш на назначение «залетевших» молодых мичманов круглосуточными руководителями сколки льда с пирса. Вроде ничего особенного, но в ноябре, да торчать постоянно на продуваемом пирсе, и когда тебя постоянно контролируют, чтобы ты, не дай бог, не отлучился на КДП, или, упаси боже, в прочный корпус не спустился, то уже к обеду начинаешь задумываться о смысле жизни и вреде алкоголизма. Смех смехом, но экипаж неожиданно начал светиться по сводкам, как один из самых дисциплинированных. Конечно, хватало и других заморочек, но командиру такой подход понравился, а заместитель командира дивизии по воспитательной работе начал поглядывать на меня с какой-то тайной мыслью в глазах, от чего я начал понемногу напрягаться. Разгадка подоспела довольно скоро.

За месяц до Нового года командир предложил мне поменять служебную ориентацию и стать штатным и официальным заместителем командира по воспитательной работе. Это никаким образом в мои планы не входило, так как я уже окончательно и бесповоротно решил не продлевать контракт с Вооруженными силами. Я отказался. Командир воспринял это спокойно и с пониманием, но на следующий день с таким же предложением ко мне обратился уже заместитель командира дивизии по воспитательной работе. Это напрягло меня еще сильнее, так как слова командира довольно сильно смахивали на шутку, а вот слова прожженного политрука юмором и не попахивали. Как бы подчеркивая мой плавный и уже практически решенный переход в когорту славных комиссаров, через пару дней меня даже пригласил на свой день рождения один из старейших замполитов дивизии. Пьянка была организована у него на квартире, и на нее собралось человек пятнадцать политруков, примерно одного возраста. Я был среди них самым молодым и мостился в уголке, усиленно стараясь не привлекать ничье внимание. Тем не менее после первого часа застолья заместитель командира дивизии, выведя меня на перекур, прочитал мне коротенький ликбез о достоинствах службы в качестве офицера-воспитателя, ошеломляющих перспективах, открывающихся передо мной и о своей личной симпатии к моей кандидатуре на место заместителя командира. Я снова уклонился от прямого ответа. Заместитель не настаивал, и вопрос снова временно повис в воздухе. Но уже через неделю он мне его задал в официальной обстановке и в своем кабинете. Отступать было уже некуда, и я честно признался, что собираюсь по окончании контракта «поднимать народное хозяйство» в местах, довольно далеких от Мурманской области. Меня начали уговаривать. Сначала мягко, а потом и жестко. Я снова отказался, после чего был отпущен с громогласным резюме начальника о его ошибочной оценке моей личности.

После этого моя политическая карьера покатилась вниз. Я продолжал исправно выполнять обязанности заместителя командира, но отношение ко мне «начпо» сменилось на демонстративно предвзятое. Меня стали ругать за все что можно, нашу казарму проверяющие из отдела воспитательной работы посещали все чаще и чаще, а уж когда мичман Леший в поселке умудрился набить морду своему соседу так успешно, что тот с испугу выпрыгнул со второго этажа прямо на патруль, правда, не сломав никаких конечностей, меня практически объявили персоной нон грата в воспитательных органах. Надо отдать должное командиру: когда я обрисовал сложившуюся ситуацию и предупредил его, что экипаж будут целенаправленно пачкать по причине моего отказа, он отнесся к этому понимающе и пообещал полную поддержку. Таким макаром я дотянул до Нового года, который и стал моей лебединой песней на ниве воспитательной работы. Конечно, в новогоднюю ночь не обошлось без сюрпризов, но все перекрыл стоявший соседним к нам бортом БДРМ. Экипаж стоял в боевом дежурстве, и часа в три ночи умудрившийся где-то здорово поддать верхний вахтенный за что-то обиделся на вылезшего покурить на мостик офицера и устроил настоящую перестрелку с ним и поднявшимся ему на помощь дежурным по кораблю. Минут пять они палили друг в друга, к счастью мимо, а потом уже несколько человек с нашего корабля умудрились спеленать обезумевшего автоматчика. Через полчаса на пирсе были все: от командующего флотилией до чекистов и прокуратуры, ну и, естественно, практически весь отдел воспитательной работы флотилии. Такое суровое происшествие заслонило собой все мелкие проступки, а поэтому уже через две недели к нам прибыл новый, законный и кадровый заместитель командира по воспитательной работе… и снова с далекого Черноморского флота. И хотя его служба у нас была недолгой, он остался в памяти народной, как «Шоколадный замполит», о чем даже стоит рассказать отдельно.

Конечно, мне приходилось видеть и других замов. Разных. Жестоких и почти пластилиновых, подлых и, напротив, добрых и чистосердечных, наивных романтиков и прожженных авантюристов, словом, разных, какими и бывают не только военные. Но только вот все они были багажом на кораблях, и не потому, что были не нужны, а потому, что ничего не умели и не хотели уметь, хотя при царе-батюшке даже корабельные священники занимали в бою места по боевому расписанию и не с Евангелием в руках.