Избранное - Борис Сергеевич Гусев

— Как?! Разве в этом году? А я считал… Хотя, впрочем, он старше меня. Да, летит время!.. Ужас как летит!

Марина опустила глаза, полагая, что Федя поймет причину ее прихода. И он действительно понял.

— Хорошо, что напомнила, — этак простецки сказал Федя и остановился, раздумывая. — У нас, вообще, в кадрах следят, но мы сейчас перепроверим.

Он деловито снял трубку и нажал клавиши:

— Алло! Алексей Алексеевич, у нас близится юбилей Хрусталева. Вы в курсе?.. — Далее он молчал и слушал, что ему говорили на другом конце провода… — Так, ну а, скажем, папку, адрес?.. Ясно!.. Это уже наша инициатива.

Он положил трубку.

— Ну что! Там в курсе… Значит, так, по положению он получит полоклада, но… — Федя поднял палец и далее продолжал загадочным тоном: — Если ты согласна, мы заменим эти полоклада каким-нибудь подарком и в приказе напишем: «Наградить ценным подарком…» Звучит! Затем папочку, может даже ты сама купишь?.. Мы оплатим, знаешь, чтоб по вкусу… А кроме того — благодарность в приказе.

— За твоей подписью? — вдруг спросила Марина, прямо глядя ему в глаза.

— Ну почему? Я только распоряжения пишу, а приказы… за подписью генерального, — уже раздраженно добавил он, словно его оскорбляло то обстоятельство, что он пишет одни распоряжения, а приказы подписывает только генеральный или Шашечкин.

— Это все? — спросила Марина ровным голосом и усмехнулась: — Да сними ты свои очки!..

Он будто не слышал этой реплики.

— Давай думать, что еще?.. Банкет? Металлическую пластину с именной надписью?.. Давай думать вместе!

— Так его же дважды собирались представлять на звание заслуженного! Что, никак не раскачаться? Кажется, даже была рекомендация ученого совета!.. Ты же сам мне и говорил… И возмущался, что тянут. Вспомни-ка!

— Что-то было… Проверим. Но, между нами, я тебе скажу, это очень долгое дело. Мы все равно не успеем. Что ты! Эти представления лежат по году и больше…

— Ну хорошо! Пусть с запозданием…

— Видишь, что я тебе скажу, — Федя перешел на доверительный тон. — Я пытался прощупать, но это не просто! Ты ж знаешь Игоря, он обострил отношения со многими… Пусть даже была рекомендация, — это еще не все.

— Я ничего не понимаю тогда. Ученый совет «за», ты, прямой начальник, — тоже «за». Кто же против?

Лицо Феди стало строго официальным.

— Во-первых, представления подписываю не я, а генеральный и треугольник. Если я пойду с предложением — меня просто не поймут. Мы — близкие друзья.

— Да никакие вы не друзья уже, — резко проговорила она.

— Давай, давай! Что еще?

— Неверный ты человек, Федя! Я знала об этом, но все-таки шла сюда с какой-то надеждой. Все-таки пятьдесят лет! Друзья юности… Нет! Ты не можешь перебороть себя. Потому что ты всю жизнь завидовал ему…

Атаринов встал, лицо его стало непроницаемо холодным. Марина тоже поднялась.

— Что некогда? — резко проговорила она. — Я ухожу, но не жалею, что понапрасну зашла, по крайней мере я окончательно убедилась в том, что ты за человек! Обманул Алку, сломал ей жизнь, предал товарища… А кем окружил себя?

Боясь развития сцены, Федя незаметно тихонько нажал кнопку звонка, и в двери кабинета всунулся услужливый юноша.

Марина повернулась и вышла, не попрощавшись.

28

Болезнь Хрусталева была какая-то странная. Она началась с того, что он упал на улице, к счастью, в груду снега; встал, чувствуя слабость и удивляясь происшедшему. Доехал до дома с головной болью. Поужинал, лег… Головная боль усилилась. Марина вызвала доктора. Приехавший доктор оказался очень внимательным, с полчаса осматривал пациента, заставлял с закрытыми глазами попадать указательным пальцем правой руки в кончик носа; стоять зажмурясь и вытянув вперед руки и т. п. и, наконец, объявил, что это «поиграли» сосуды головного мозга, назначил консультацию на дому, а пока рекомендовал лежать. И Хрусталев, в жизни не бравший больничных листов, оказался на бюллетене.

На другой день головная боль прошла. Прежде бы Хрусталев без сомнений утром поехал на работу, теперь же он с удовольствием остался дома и даже обрадовался, что не надо идти. И предупрежденный врачом о том, что пролежать, быть может, придется недели две, подумал — и отлично! Как приятно, оказывается, быть дома в неурочное время и ни о чем не думать. И он вспомнил себя в раннем детстве, — он болел ангинами. Какие же веселые это были болезни!.. Горло особенно не болело, но зато мальчик лежал окруженный двойным вниманием мамы и бабушки; ему читали вслух, рассказывали… И появлялись разные вкусные вещи. Над кроваткой его на стене висела лампа с зеленым абажуром, и потолок этот, который теперь так близко, казался далеко-далеко. Сколько раз он изучал эти лепные фигурки ангелов на потолке. Два ангела с маленькими крылышками позади летели, взявшись за руки. Потом, лет в двенадцать, он совсем перестал болеть ангинами. Сюда, в эту комнату, приходили его товарищи. Детство, несмотря на многие сложности, было хорошим.

И теперь, лежа в постели, он мысленно перелистывал страницы далеких дней. Ясное июньское утро. Они живут у бабушки в бревенчатом деревянном доме со стеклянной верандой с разноцветными стеклышками, и сад перед домом принимает тот цвет, в какое стеклышко ты смотришь. Он вбегает на веранду. Ему легко, хорошо, весело, а впереди такая заманчивая поездка на взморье с мамой и папой на мотоцикле. Бабушка варит кофе на керосинке и ласково ему улыбается, а он сбегает по ступенькам в сад и тревожно осматривает небо. На небе ни облачка, но он, встревоженный мыслью, бежит обратно на веранду к барометру и тихонько ударяет по стеклу: стрелка резко падает влево, в сторону «бури». Он равняет обе стрелки и затягивает винтик потуже, чтоб большие не отменили поездку, и снова бежит к сараю: там папа возится