Ночная смена - Dok

Николаич счел нужным зайти на равелин и рассказать первому номеру, что тому удалось зацепить морфа дважды — причем в первый раз на лету. Во время прыжка. Последними пулями той самой длинной очереди попал еще раз. В итоге морф оказался с перебитой… ногой? Или уже все же задней лапой? Дальше морф пошел по кромке льда, переплыл промоину и пытался укрыться на «Летучем голландце», где у него было что-то вроде гнезда. Но до гнезда не успел добраться, его засекли сквозь стекла и достали. Причем в основном — опять таки «Гочкис».

Пулеметчик нельзя сказать, что обрадовался. Да и Николаич выглядит вовсе не счастливчиком. Я понимаю, что магический круг воды, отпугивавший нежить — дал сбой. И морф впридачу ко всему еще и плыл… Он пока единственный такой. Но ведь нет никакой гарантии, что и другие такие найдутся.

Спать уже не получится. Ставим стол, Николаич начинает по свежим следам писать рапорт и предложения по укреплению обороны. Мне тоже надо накропать что-нито для умасливания Михайлова. Остальные валятся досыпать — еще время есть. Но что-то ворочаются сильно.

Правда, не верю я в то, что мой рапорт Михайлова утешит в любом случае. Ситуация действительно хреновая, как ни отписывайся. Пишу обтекаемо, придерживаясь канвы сляпанной долговязым омоновцем версии.

Искренне надеюсь, что лампа — переноска не очень мешает компаньонам. С улицы нас все равно не видно — окна завешивают тяжелые полотнища — практически мы обзавелись кроме раздвижных щитов с бронькой и тканевой защитой. Раньше-то было немного стремно — по освещенным окнам стрелять удобно, а мы тут как рыбы в аквариуме были видны.

Оказывается, задремал сидя за столом. Будит Николаич. Выглядит он паршиво — отеки заметны еще больше, чем обычно. Пора идти на утреннее собрание. С нами увязывается и командир из ОМОНа.

В здании гауптвахты все по-старому. Здороваемся. С нами здороваются.

Опять же мне первому и выступать. Рапортую — сколько и каких больных медпункт принял. Делать это просто — по моему настоянию завели журнал приема больных. До полноценных карточек пока руки не дошли, но у работников Монетного двора они уже есть, так что неплохо бы и остальной постоянный состав охватить.

— Нахрена нам эта бухгалтерия? — спрашивает майор-начвор.

— Ну, мы ж собираемся вроде жить?

— Собираемся.

— Значит, будем и болеть. Когда знаешь, что с пациентом было — лечить проще.

— Это как раз понятно — неторопливо говорит Овчинников.

— Давайте сразу перейдем к вечернему инциденту со стрельбой — замечает Михайлов.

За дверью какая-то шумиха — в дверь, пятясь, вваливается стоявший там часовой, буквально вдавленный небольшой толпой. К своему неудовольствию замечаю знакомые рожи — которые бы с удовольствием бы не видел век: журналисты, привезенные сюда нами же, вчерашний господинчик, несколько незнакомых, но решительных и мрачных молодых лиц.

— Петр Петрович, это что за? — удивляется несколько картинно Овчинников.

— Это — представители прессы и общественности. — отчетливо поясняет господинчик. Держится он уверенно, да и говорить, судя по всему, горазд. А еще мне кажется, что он точно из той породы, которым ссы в глаза — все божья роса.

— И что же собственно вам нужно?

— Вчера было совершено умышленное и сознательное убийство, и мы требуем, чтобы было расследование проведено, как должно и виновные — как преступница, так и покрывающие ее негодяи понесли заслуженное наказание! — это выпаливает та самая пигалица.

— Мило — замечает Николаич — и вы уже, несмотря на так долго восхваляемую презумпцию невиновности все знаете и преступников назначили?

— Случай совершенно ясный — безапелляционно заявляет пигалица.

— Замечательно — невесело ухмыляется Николаич — у вас надо полагать богатый опыт?

— Прекратите пикировку — обрезает Овчинников — давайте к делу. Доктор — начраз — Михайлов — потом выслушаем тех, кто в этом немного больше нас понимает. Гости из смежного министерства здесь?

— Здесь! — привстает маленький в берете.

— Вы провели свое расследование?

— Точно так.

— Хорошо. Давайте тогда по порядку.

Помня, что язык мой сейчас должен быть укорочен по самые гланды, чтоб не ляпнуть чего ненужного, сухо и кратко докладаю о том, что вчера видел. Максимально сухо. Николаич дублирует так же. К моему удивлению и Михайлов не шибко распространяется о своих подозрениях. Правда упоминает, что перевязка была сделана небрежно, а мы оставили раненого на попечении его друга, явно не учитывая того, что раненый и помереть может.

Вижу, что господинчик что-то шепчет писюльке на ухо, потом что-то вкручивает стоящему рядом с ним парню. Явно он дирижирует, но сам вперед не лезет. Писюлька прямо рвется в бой, но терпит, пока не выскажется омоновец.

Тот высказывается — зачитывая бумажонку суконным голосом. Текст, надо заметить, еще более суконный — уши вянут. Но вот что хорошо — в бумажке совершенно недвусмысленно излагается версия нападения покойного на медсестру с сексуальными целями.

— Мне кажется, что инцидент исчерпан — заявляет Овчинников, строго смотря на вломившихся.

— Как бы не так — горячо заявляет журналистка.

Начальник Крепости поднимает вопросительно бровь.

— Да, у меня есть точные данные, что это было невозможно!

— И почему?

— Потому, что убитый был нетрадиционной ориентации! Он был геем! И это всем известно! Кстати — нас сюда прислали из Кронштадта и вы ничего не посмеете с нами сделать! Мы видим, что вы тут сговорились — вместе с ментами, но повторяю — мы под защитой!

— Помилуйте. Никто вас топить не собирается! Как можно. У вас какие-то странные представления о военных. Другое дело, что вы явно передергиваете информацию. Мне вот совершенно не было известно, что умерший был пидор…, то есть геем. Полагаю, что и остальным здесь присутствующим это тоже не известно.

— Вы — гомофоб?

— Помилуйте. С чего бы? С какой стати мне их бояться? Я, правда, считаю, что пока человек полагает свою интимную жизнь — интимной, то это правильно, а вот когда начинает делать ее общественной, да еще и политику приплетает — это уже предосудительно. Тем более не вижу, почему надо отдавать предпочтение только одной сексуальной патологии. Поэтому маршей садистов, демонстраций некрофилов и гей-парадов на территории крепости не будет. Во всяком случае, пока я тут начальствую.

— Значит, вы все-таки — гомофоб! А гомофобы — как указывает наука — скрытые гомосексуалисты.

— Ага. Получается так, значит, что женщины, боящиеся мышей — сами скрытые мыши. А кто не любит макароны — сам скрытая макарона. — бурчит сквозь зубы Николаич.