Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Ни один из специалистов в американском правительстве, принимающих решения, как гражданских, так и военных, не отреагировал на эти настойчивые требования. Никто не был готов отказаться от прошлой политики и намерений и, следуя курсу, который предлагал Черчилль, удерживать многочисленные американские войска в Европе, пока советское правительство не удовлетворит наши желания и успокоит наши тревоги. Президент и его советники сочли это нецелесообразным, неэффективным и непрактичным. Нецелесообразным потому, что это могло вместо мирного урегулирования спровоцировать конфликт с советскими властями. Неэффективным потому. что советские войска могли выгнать нас из Берлина и Вены, приостановить действие контрольных комиссий в этих двух странах и навязать волю Советского Союза Польше и Чехословакии. Непрактичным потому, что американцы ждали быстрого возвращения солдат-ветеранов из Европы, и потому, что Военный департамент готовился к переброске войск из Европы для ведения военных действий против Японии.

В последних, апрельских, докладах о возможности создания атомного оружия проскальзывала надежда. 25 апреля Стимсон прочел Трумэну меморандум, одобренный генералом Гроувзом, в котором говорилось: «В течение четырех месяцев мы, по всей вероятности, получим самое ужасное оружие, когда-либо известное в истории человечества. Одной бомбой можно будет уничтожить целый город». Вскоре предстояли окончательные испытания, и те немногие, кто знал об этом, считали, что следует подождать их результатов и предоставить им самим говорить за себя. Поэтому. если окажется неизбежным столкновение с Россией, а возможно, и переход к войне, пусть это произойдет после того, как нам и всему миру станет известно об этом новом оружии. Пока же Трумэн был склонен искать пути урегулирования всех спорных вопросов, ведя переговоры и веря в возможность их осуществления. а не угрожая Советскому Союзу новым мощным оружием. Это побудило его ответить Черчиллю, что он против силовых шагов в отношении России.

Итак, 14 мая он отклонил просьбы Черчилля, мягко ответив, что следует подождать развития событий, прежде чем одобрять курс, предлагаемый премьер-министром.

В этот же день Стимсон подробно информировал Идена, который находился в Вашингтоне, о том, как продвигается работа, о перспективах и планах испытания атомной бомбы.

К тому времени новому президенту уже стал ясен удручающий масштаб разногласий с Советским Союзом. На переговорах с Молотовым его поразило твердое желание советской правящей верхушки действовать по-своему. Но различные причины побуждали его действовать сдержанно. Военный департамент по-прежнему настаивал на своевременном вступлении Советского Союза в войну на Тихом океане, чтобы избавить нас от лишних потерь и страданий. Государственный секретарь, находящийся в Сан-Франциско, советовал президенту не давить и не мстить русским, пока не закончится конференция и не будет написана хартия будущего устройства мира. Не исключалась возможность, что Молотов и остальные неверно информируют Сталина, будто Соединенные Штаты и Великобритания пытаются лишить Советский Союз плодов победы.

По всем этим причинам и при таких обстоятельствах Трумэн считал опрометчивым рисковать коалицией, даже не попытавшись в ходе дальнейших дискуссий выяснить, может ли Сталин пойти на уступки в отношении Польши и в других спорных вопросах ради дружбы с Западом. Это мнение разделяла со своим президентом и большая часть американского народа. Он, как и сам президент, по-прежнему относился к Советскому Союзу как к соратнику по борьбе против общего врага. Американские власти много сделали для того, чтобы поддерживать эти настроения, и мало для того, чтобы дать понять своему народу глубину и значительность разногласий с Москвой. Народ был не готов к столь крутому повороту в отношениях с Советским Союзом, повороту от дипломатии дружбы к резкой дипломатии силы и власти, а при необходимости и к применению оружия. Народ был совершенно не готов к продолжению борьбы за свободу европейских народов и сохранению стратегической позиции и баланса сил против союзной коалиции, для выживания которой он столько сделал.

Интерес к предстоящим событиям на Тихом океане в Соединенных Штатах стал возрастать. Американское правительство было не на шутку обеспокоено, во что выльются контракты и контакты с Советским Союзом в этом регионе, особенно в Китае. Поведение русских давало повод сомневаться, следует ли нам готовить почву для вступления Советского Союза в войну на Дальнем Востоке. вынуждая Чан Кайши сотрудничать на основании решений Ялтинской конференции.

Постепенно крепла уверенность в том, что американцы без больших усилий и людских потерь смогут одолеть Японию сами, даже если Советский Союз не вступит в войну на Тихом океане. Планы Объединенного комитета начальников штабов все больше и больше отображали твердое намерение окончательно разгромить Японию без русских и без атомной бомбы. 24 апреля Объединенный комитет начальников штабов счел две основные причины желательного вступления Советского Союза в войну спорными и не стоящими предстоящих затрат. Требование использовать в Приморье авиабазы для бомбардировщиков «В-29», к чему так долго и усердно стремились, было отменено. Генерал Дин убедился, что при всех благоприятных условиях советские власти не сумеют меньше чем за год построить и оснастить авиабазы на Амуре. Учения показали, что, даже если приложить грандиозные усилия и послать на эти базы самолеты, людей и продовольствие, объем взрывчатки, который за год можно будет сбросить на японские острова, взлетая с этих баз, будет лишь малой частью того, что можно сбросить, взлетая с других баз, находящихся под нашим контролем. Проект открытия Северного морского пути через Курилы для поддержки наступления Советского Союза из Маньчжурии также был отложен.

Но помощь Советского Союза даже в этом случае все равно была нужна, хотя бы для того, чтобы уменьшить людские потери и сократить сроки войны. Битва за Окинаву продолжалась. Несмотря на многочисленность и значительную оснащенность, американские части несли тяжелые потери. Японцы отважно сражались и умирали в траншеях и блиндажах. Камикадзе-торпеды, а их были сотни. представляли собой для наших кораблей угрозу, от которой не было никакой защиты. Японская армия в Маньчжурии ошибочно считалась по-прежнему превосходной и обеспеченной ресурсами на долгую и тяжелую битву в этом регионе. Поэтому командование надеялось, что появление несметных сил с севера заставит японских военачальников дрогнуть, а японское правительство – принять условия безоговорочной капитуляции еще до вторжения на острова. Объединенный комитет начальников штабов не исключал возможности, что поставленной цели можно достичь морской и воздушной блокадой и атаками, но не хотел строить свои планы на этом основании. Доклады о разработке атомного оружия не заставили его передумать; несмотря на ужасные описания результатов испытаний, поступившие в последнее время, ничто не предвещало возможность нанесения окончательного удара. Поэтому, повторяю, желание, чтобы Советский Союз в ближайшее время принял участие в войне на Тихом океане, оставалось в силе.

Но Государственный департамент и посольство в Москве уже начали задумываться о последствиях победы на Дальнем Востоке, значительная доля которой принадлежала бы Советскому Союзу. Посол Хэрли, остановившись в Москве на обратном пути в Чунцин, пересмотрел вместе со Сталиным цели Советского Союза на Дальнем Востоке. Его доклад обнадеживал. В послании в Вашингтон от 17 апреля он резюмировал: «Маршал… хотел поставить нас в известность. что мы получим полную поддержку в незамедлительном объединении вооруженных сил Китая с полным признанием национального правительства под руководством Чан Кайши. Короче, Сталин безоговорочно согласился с политикой Америки в отношении Китая».

Но у Гарримана, участвовавшего в этих переговорах, сложилось иное впечатление. Почти сразу же, как было произнесено последнее слово, он вылетел обратно в Вашингтон и предупредил Трумэна и Государственный департамент, что, по его мнению, Хэрли слишком доверчиво относится к заверениям Сталина. Кеннан, оставшийся в московском посольстве за Гарримана, выразился еще более скептически. «Будет трагично, – заметил он в послании, последовавшем за докладом Хэрли, – если наше естественное беспокойство о поддержке Советского Союза в настоящий момент, связанное со словами Сталина, имеющими для всех колоссальное значение, и его осторожной приветливостью, приведут нас к излишней уверенности в помощи Советского Союза или даже в его неохотном согласии на достижение наших долгосрочных целей в Китае». Его анализ почти вылился в решительное заявление, что советское правительство не будет удовлетворено, если ему не будет гарантировано господство в Маньчжурии, Монголии и Северном Китае.