Фантастические тетради - Ирина Ванка

— А что сделал ты, для того чтобы убедить меня? Ты ведь даже снега на горку насыпать не способен…

Рассерженный Альберт поднялся над сугробом с выражением лица, с которым обычно выходят на ринг боксеры, желая парализовать своего противника взглядом, прежде чем дело дойдет до кулаков.

— Зачем!!! — закричал он. — Здесь его и так навалом! Или я должен…

— Или убери его вообще и не ори, я прекрасно слышу.

— Снег!!! — закричал Альба еще громче. — Убрать???

— Да, — обрадовался Голли, — тебе же это ничего не стоит. А мне работы меньше. Давай-ка сделай так, чтобы к рассвету его здесь не было.

— Ты это серьезно?

— Вполне.

— Хорошо. Господи, с каким же дураком я связался…

— Это почему?..

— Потому что… давай-ка спускаться вниз, а то по траве придется топать. — Он засуетился, подбирая свои лыжные палки. — Конечно, я должен был догадаться, что ты не найдешь в себе мудрости поверить мне на слово.

— Не найду в себе чувства юмора, ты хотел сказать?

— Какой же ты все-таки…

— Но мы ведь искали тебя… Беспокоились, переживали, — он попытался поддержать Альбу за локоть, пока тот поправлял крепления, но Альба демонстративно повернулся спиной.

— Конечно, — согласился он, — куда вы без меня…

— Предположим, — злился Голл, спускаясь за ним вслед на Гренсову полянку, — слушай, ты хочешь заставить меня поверить во что? Что моя жизнь — всего лишь твоя прихоть? Что все это в любой момент может прекратиться?

Альба остановился так резко, что Голли чуть не сбил его с ног.

— Ты любишь дядю Ло? Любишь Феликса и Суфа? Кого ты еще любишь? Неужели так сложно понять — вы нужны мне больше, чем я сам себе нужен. Без вас я ничто.

— Знаешь, — улыбнулся Голл, — когда-то давно отец старался мне объяснить, что такое Бог, а я не понимал. И тогда он сказал: «Это оттого, что еще не пришло твое время понять. Когда-нибудь придет…»

— Бога нет, — рассердился Альба.

— Потому что ты его не придумал?

— Я придумал его в детстве, когда не мог без него обойтись. А теперь не знаю, как от него избавиться.

Голли отчего-то почувствовал себя неловко. То ли оттого, что он допустил бестактность, то ли оттого, что бестактность была допущена по отношению к нему, — для осмысления этого момента он вынужден был взять тайм-аут и так крепко задумался, что вспотел, начал стаскивать с себя куртку. Но только тогда заметил, как среди ночи посветлело небо. Склон холма темнел на глазах, и оставшиеся на нем белесые островки уже сочились струями в низину, а лыжные ботинки по самые щиколотки проваливались в мокрую снежную кашу.

Он с хлюпом выдернул лыжу и остался стоять, как цапля, на одной ноге, ощущая на себе удивленный взгляд Альбы.

— Что такое? Ты сам просил.

— Я, конечно, много чего могу понять, — ответил он, — но не все сразу. — И, не попрощавшись с великим творцом видений, побрел пешком в направлении сарая. — Ложись спать, завтра поговорим.

Глава 24

Ранним утром Голли как ошпаренный примчался на метеопульт ЦИФа и обнаружил там полусонного Феликса с книгой на коленях.

— Что ты здесь делаешь? — удивился Голл.

Феликс поглядел на него воспаленными от бессонницы глазами так, как если б это был не Голл, а сорвавшийся в пропасть рогатый йогурт.

— Дежурю, — пояснил он. — В чем проблема? Мы же договорились хотя бы изредка контролировать метеопульт. Или мы не собираемся наводить порядок в заповеднике?

— На моем ярусе растаял снег!

— Правильно, — согласился Матлин, — конец лета по старому календарю. Или мы составляем новые календари? Отец возмущался, и я решил, что хватит его морозить.

Голли от изумления застыл на месте.

— Когда ты отключил «холодильник»? Сколько часов назад?

— Да что случилось, в конце концов? Гренс лося завалил? Не знает, где хранить тушу? — удивился Феликс. — Пусть засолит. — И опять растянулся в кресле, погружаясь в чтение.

— Что это за книга? Дай взглянуть. — Голли отобрал у Феликса книгу, из которой пачками посыпались прозрачные пленки, исписанные мелкими значками бонтуанских «иероглифов». — Что за дрянь ты читаешь? Какой это язык?

— Ах ты, растяпа, — вздохнул Феликс, подбирая пленки.

— Я ничего не понимаю. Что за книга? Где ты ее взял? О чем здесь написано?

— Тебя это не касается, — рассердился Матлин, — отдай. — Но Голли не собирался отдавать. — Это психиатрия на немецком языке.

— Как это психиатрия меня не касается? — возмутился он. — Можно подумать, я не живу с психами.

— Ты ее не переведешь.

— Баю переведет…

— Балда ты, акрусианин. Ее человек должен переводить, а не Баю.

— Человек? — переспросил Голл. — Какой еще человек? Где ты видел здесь человека? Феликс, я серьезно, отдай мне книгу.

— Нет, — ответил Феликс, — только после того как закончу работу для Ксара.

— Какую работу?

Феликс еще раз обреченно вздохнул и начал складывать стопкой пленки с переводами.

— Ксара смутило одно обстоятельство…

— Какое обстоятельство? — немедленно переспросил Голл.

— Есть заболевание, — объяснил Матлин, — связанное с потерей личности, когда человек то и дело подходит к зеркалу, чтобы убедиться, что это он.

— Ну…

— Ксара интересует, что видит в зеркалах Альберт. Если мы это узнаем… Возможно, попробуем ему помочь. На этот случай он приготовил одно зеркало, небьющееся, но я не знаю…

— Мы никогда не узнаем, что он видит в зеркалах.

— Если он в самом деле способен управлять своими галлюцинациями, что его в зеркалах пугает?

— Боюсь, об этом мы тоже никогда не узнаем.

— Я не нашел ничего похожего, — признался Матлин, — приходится верить Ксару на слово: у Альбы психическая аномалия на почве самого себя, но я, черт возьми, не психиатр!

— Но ты же считаешь себя человеком… — ответил Голли и вернул книгу.

— Как выяснилось, этого мало.

— Латин любил рассматривать себя в зеркалах?

— О, да! Он мог часами собой любоваться.

— Угу, — Голли задумался и пошарил взглядом по панелям метеопульта, — при этом его укачивало в самолетах…

— Он терпеть не мог отрываться от земли. Его укачивало даже на качелях в луна-парке. У вас там что-нибудь произошло?

— Снег растаял, — ответил Голли, — ничего особенного. Я думал авария… Ты предупреждай в следующий раз.

— Садись за пульт сам, — предложил Матлин. — Мне двадцать три яруса сбалансировать надо. Ни глаз, ни рук не хватает. Я уже сам не помню, что у меня где растаяло, а что замерзло…