Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки - Юрий Колесников

Как-то летом пришёл к ней – она возилась на кухне, – схватил стоявшую в углу машинку и поставил её на подоконник раскрытого настежь окна. Затем попрощался с бабушкой, быстренько вышел на улицу, взял с окна приготовленную машинку, отнёс старьёвщику, торговавшему на базаре всякой рухлядью. Получил за неё столько, сколько стоил новый настоящий футбольный кожаный мяч с надувной резиновой камерой!

Когда пришёл из школы домой, застал маму в слезах. Оказалось, приходил старьёвщик и рассказал, что купил у Юрия швейную машинку. Она пришла в замешательство: у неё не было такой суммы, чтобы сразу вернуть. Старьёвщик понял, что купил ворованную вещь. Мама пообещала отдать деньги, как только получит от постояльцев-квартирантов. Не прошло и получаса, как старьёвщик принёс машинку. Переживания матери были ужасны!

Юрий признался, что так сильно страдал из-за своего необдуманного поступка, что с тех пор, вспоминая о нём, не может себе его простить.

Швейную машинку отнёс бабушке, просил прощения, дал слово и ей, и самому себе, что ничего подобного с ним никогда не повторится до конца жизни:

– Это был для меня такой урок, которого никогда не забуду. Осуждаю себя каждый раз при воспоминании! Уверен, не будь случая со швейной машинкой, переживаний матери и, конечно, осознания ужасного поступка, не был бы я таким, каким останусь до конца своих дней. Даже если бы, скажем, нашёл на улице чемодан с деньгами или золотом, не дотронулся бы до него. Мама тогда сказала мне, что чужое не греет! Запомнил её слова! Для меня честность, порядочность, отзывчивость вошли в сознание на всю жизнь. Сколько ни вспоминаю этот случай, не перестаю себя корить. Перед глазами стоят дорогие заплаканные мамины глаза и лицо бедной бабушки.

Серебрянский остановился и молча посмотрел Юре в глаза. Немного спустя сказал:

– Хорошо, что понял.

Он остался в благодарной памяти Юрия Человеком с большой буквы.

Глава 3

Поздно вечером Котельникова вызвали к начальнику управления Судоплатову. Едва вошёл в кабинет, Павел Анатольевич напустился на него:

– Вы неправильно поступили. Это нехорошо!

Котельников обомлел. Он, который относился к своему высшему руководителю с глубочайшим уважением, удивлённо посмотрел на сидевшего в кресле своего непосредственного начальника Серебянского и понял, что опять стряслось что-то непредвиденное. Замер в недоумении.

– Сёмин, оказывается, стрелял в вас? – спросил Судоплатов. – А вы об этом не доложили. Пожалели его или умолчание с чем-то связано?

Котельников понял, что всё еще идёт следствие по делу Сёмина. Он заверил присутствовавших, что его умолчание ни с чем не связано:

– Просто считал, что о делах, которые касаются лично меня, говорить неудобно. Я уделял внимание главному вопросу, который считал более важным, чем личный.

– Правильно. Но и утаивать такой случай, связанный непосредственно с жизнью, – грубейшая ошибка. Он так же мог поступить и с любым неугодным ему человеком, так как был уверен в своей безнаказанности. Теперь поняли?

– Очевидно, я был не прав. Но тогда не хотелось создавать впечатление, будто разводится склока. Могли возникнуть подозрения, что мои служебные донесения носят характер мести. Так мне казалось.

– Ваша логика, Котельников, не выдерживает критики. Сокрытие преступного действия Сёмина не делает вам чести. Ваше молчание может вызвать вопросы отнюдь не в вашу пользу. Стрелял он в вас ведь не случайно? За этим что-то стояло!

– Конечно! Во-первых, отзыв меня в Москву. Во-вторых, для Сёмина я всегда был костью в горле. Поэтому он всячески старался отодвинуть меня подальше от главной базы, от штаба, от дел, которые стряпал. Об этом свидетельствует изоляция Панкратова во время моего отсутствия. Вы, Павел Анатольевич, тогда были вынуждены потребовать от Шмакова немедленно вернуть Панкратова в бригаду! Его отсутствием Сёмин воспользовался для того, чтобы отправить вам дезинформацию о складах ОХВ. По-моему, об этом здесь если прежде не догадывались, то теперь в курсе. И если разрешите, хотел бы пояснить, что об отправке Панкратова с группой вы узнали благодаря старшей радистке Соловьёвой. Я ввёл её в курс дела перед уходом с группой на Украину. Вместе с тем, как вам известно, во время пребывания на Украине нам удалось многого добиться. Да и другим нашим группам, разбросанным по разным районам вдали от главной базы. Здесь надо отдать должное и комбригу Шмакову, и тому же Сёмину.

– Но Сёмин мог вас ухлопать!

– Едва из кустов раздались выстрелы, наши лошади рванули в противоположную от просеки сторону, и мы свалились с них, – ответил Котельников. – Следовавшие за мной двое верховых открыли автоматную пальбу в сторону кустов, откуда раздались выстрелы. Тут же прибежал поднятый по тревоге дежурный караул штаба бригады во главе с лейтенантом Шидловским. Вдруг из кустов с маузером в руке появился Сёмин. Здесь я ему выдал, что называется, по всем правилам. Он ни слова не ответил.

Судоплатов сказал:

– Мы отправили радиограмму Малюгину – первым же самолётом под усиленной охраной доставить в Москву шпионку-радистку.

– Если разрешите, – обратился Котельников к своим руководителям, – могу дополнить, что старшая радистка Соловьёва тоже может пролить свет на данный вопрос. К тому же, как мне много позднее стало известно, Сёмин причастен к ликвидации ряда людей. На его совести одна из девушек – Соня Гутина. Из числа освобождённых нами из гетто в деревне Самотевичи. Девушки работали в пекарне. Вдруг Соню отправили в разведку с одним из бежавших из плена, рядовым Семёновым. Он её пристрелил. Но девушки в пекарне знали, что Сёмин перед этим изнасиловал эту самую красавицу Соню. Вскоре на одной из операций при очень странных обстоятельствах погиб и сам Семёнов. По секрету один из разведчиков рассказал, что Сёмин располагает сведениями, что тот якобы был заслан в бригаду немцами. Враньё, конечно!

– И концы в воду, – заметил Серебянский.

– Кстати, – продолжал Котельников, – двоюродная сестра Сони Нина Гутина вышла замуж за нашего омсбоновца – раненого и эвакуированного Василия Филиппова, и живёт в Москве. Она может подтвердить. Конечно, противно и больно обо всём этом вспоминать. Поверьте! – признался Котельников. – Главное, теперь Сёмин здесь, и, наверное, ему придётся за всё ответить.

– Всё мерзко и действительно противно, не говоря уже о том, что речь идёт о жизни невинных людей! – раздражённо заметил Серебрянский. – Подонок.

– А вы удивляетесь, почему я не доложил о стрельбе Сёмина. Зачем буду беспокоить, раз ему не удалось? Такой шквальный огонь открыли мои помощники! Хорошо, что его самого не уложили. Пришлось бы доказывать, что первым стрельбу открыл Сёмин.

Лично я благодарю судьбу, что у нас один Сёмин попался такой. Что-то ненормальное в нём явно было. К такому выводу пришли соприкасавшиеся с ним по работе его подчинённые. Не считая парашютистки, на которую он клюнул. Хотя не исключено, что тоже неслучайно. Ведь Сёмин откуда-то узнал о её существовании и дал команду разыскать. Нет ли здесь чего-то более серьёзного? Это догадки. Хотя теперь, признаюсь, по его инициативе был у нас разговор, во время которого он угрожал мне, если буду затевать что-нибудь против него, последуют меры по моему устранению.

Когда он вдруг решил пройтись со мной по лесу, я извинился и сказал, что должен выключить рацию, а на самом деле положил в карман заряженный пистолет и во время беседы держал в кармане палец на курке. От него всего можно было ожидать. Кругом лес…

Серебрянский перебил:

– Об этом, по-моему, Павел Анатольевич, ничего от Котельникова не поступало?

– Когда парашютистка появилась, – заявил Котельников, – меня не было на главной базе. По возвращении узнал о её присутствии одновременно с содержанием отправленной Сёминым в Центр злополучной радиограммы об ОХВ. К тому же считаю не случайным, что он уцелел при взрыве землянки, где проходило совещание. Тогда Сиротина вызвала его, и через пять-восемь минут взорвалась землянка. Что касается девицы, то у старшей радистки Соловьёвой уже имелись серьёзные основания для подозрений, которые тоже требовали проверки. Но как? Сёмин рядом. Тем более он начал о чём-то догадываться, особенно когда поступила от вас радиограмма о моём отзыве в Москву. Тогда-то у него не выдержали нервы. И он решил не допустить моего отбытия на Большую землю! Я часто задаю себе вопрос, как бы он истолковал свой поступок, если бы ухлопал меня.

Серебрянский заметил:

– Нашёл бы оправдание. Способности «липача» известны!

Котельников напомнил:

– То, о чём в марте сорок второго, перед отправкой на задание, вы поставили меня в известность, полностью подтвердилось. Ещё при переходе линии фронта имел место случай, который меня насторожил. На весь последующий период! По-моему, у него были намерения перейти к немцам.