До рая подать рукой - Дин Кунц

Каждая секунда, каждое мгновение приближали его к смерти.

Боль от раны, нанесенной скальпелем, стреляла по всей руке. Боли он только радовался, в надежде, что она компенсирует отупляющее воздействие дыма, поможет сохранить боеготовность.

Ной посмотрел вниз. В ярде справа огонь бушевал на полу и поднялся по стенам до самого потолка. От жара пот на правой руке сразу же высох, оставив на коже корку.

Под ним семифутовая стена еще не занялась. Когда Ной появился над ней и протянул вниз руки, Микки вскинула голову. Чихнула. Ее лицо находилось менее чем в двух футах от его. На правой половине лица и на волосах запеклась кровь.

Без секундной задержки Микки подняла Лайлани, и по искаженному лицу женщины Ной видел, какой дикой болью отозвалось это движение в ране на голове.

Он подхватил девочку, потянул на себя. Она помогала ему как могла. Ухватилась за левый рукав, как за перекладину лестницы, вцепилась в верхнюю пачку на стене, протиснулась мимо Ноя в коридор, где Кэсс уже тянула руки, чтобы опустить девочку на пол.

Ной тем временем ухватил Микки под мышки, и она последовала за Лайлани. Веса в ней было больше, и никто не помогал ей снизу. Единственное, что она могла, так это упираться ногами в стену, и Ной чувствовал, что стена под ними начинает шататься.

Теперь он задерживал дыхание не только потому, что боялся надышаться канцерогенами, но и из опасения, что вместе с бумажными пачками они рухнут или в горящий тупик, или на Кэсс и девочку.

Осознавая опасность, Микки осторожно проскользнула мимо него в зазор между стеной и потолком.

По правую руку огонь подбирался к нему сквозь пачки, сократив расстояние вдвое. Волосы на правом предплечье, затвердевшие от высохшего пота, торчали, как сотни крошечных факелов, готовых вот-вот вспыхнуть.

Подавшись назад, Ной ударился головой о потолок. Застыл, когда бумажная стена заходила под ним ходуном. Продолжил движение, лишь когда она успокоилась. Потом спрыгнул вниз, в безопасный, свободный от пламени коридор, где ждали остальные.

Безопасный, как «Титаник». Безопасный, как Хиросима 6 августа 1945 года. Безопасный, как ад.

Спасательная операция заняла максимум полторы минуты, но за это время ситуация значительно ухудшилась. Переднюю часть дома поглотила ночь, точнее, не ночь, а цунами черной воды. Цунами пока не надвигалось на них, казалось, зависло, сдерживаемое неведомыми силами. Вены красного огня вдруг открывались в этой темноте, потом исчезали, чтобы тут же появиться в другом месте. Но чувствовалось, что цунами все набирает и набирает мощь и скоро уже никто и ничто не сможет его сдержать. Почерневшие страницы старых журналов, превращенные в золу, лениво плыли по воздуху у них над головой, словно скаты, ищущие добычу. Их сопровождали стайки неонов-искорок, которые где-то ударяли в стены и исчезали, а где-то зажигали новые огни. Пока их не тянуло вниз, к волосам и одежде, но со временем они наверняка обратили бы внимание и на эту добычу. Жара не просто вышибала пот, от нее пересохло во рту, трескались губы, першило в носу.

Все кашляли, сморкались и чихали, выплевывая черную слюну и серую мокроту.

– Пошли отсюда, быстро! – распорядилась Кэсс и двинулась первой.

Лайлани и Микки последовали за ней.

Замыкая колонну, с револьвером в руке, на случай, что Мэддок вдруг захочет еще раз проявить себя, Ной видел всполохи огня и в задней части дома, которых не было, когда они входили в лабиринт. Оставалось только надеяться, что пламя не отрежет их от кухни.

Поворот за поворотом, по коридорам лабиринта, словно исследуя извилины головного мозга, Престон выбирал путь, согласно его пониманию классической схемы лабиринта, отпечатавшейся в родовой памяти человека, которой следовали все без исключения ординарные строители лабиринтов. Может, Жаба, несмотря на широкие штаны с нагрудником и спутанную бороду, не был ординарной личностью, скорее недочеловеком, а может, воспоминания о том, что он когда-то учил, стерлись в памяти Престона, да только с продвижением к выходу не вытанцовывалось, не раз и не два у него возникали подозрения, что он вновь оказывался там, где уже побывал.

Вину, пожалуй, следовало возложить на огнестрельную рану, из которой текла и текла кровь, или на качество воздуха, но не на провалы в памяти или неспособность Жабы черпать информацию из глубин подсознания. Черная Дыра частенько волновалась из-за ухудшения состава атмосферы, которую постоянно портили костры, барбекю, пердеж коров, выхлопы внедорожников, средства очистки воздуха и многое, очень многое другое. Воздух в горящем доме становился все более мерзким. Должно быть, в нем содержалось больше психоактивных токсинов, чем во всех наркотиках Дыры. Дыра, старушка Дыра, при всех ее недостатках, иной раз говорила дело. Престон испытывал опьянение, бумажно-химическое опьянение, усиленное жарой и дымом, создающими в этих катакомбах с деревянными индейцами атмосферу опийной курильни, хотя запашок был не из приятных и никто не поставил здесь койки для тех, кто уже выкурил, сколько мог или хотел, и желал отдохнуть. Ему тоже не помешало бы прилечь, расслабиться.

Он попытался определить, какие из этих стопок мусора могли быть навалены у стены дома, потому что за ними находились окна, а окна означали спасение от этой жары и чистый воздух, насколько он может быть чистым в мире костров и барбекю. К сожалению, он не мог сосредоточиться лишь на этой задаче. Только что он искал скрытые окна, а вот теперь стоит на очередном перекрестке, что-то бормочет, плюет на свои ботинки. Слюна. Как отвратительно. Так много жидкостей в человеческом организме. Вредных жидкостей. Его тошнит. Ему нехорошо… а потом он снова заглядывал за углы, искал не окна – искал чертовых загадочных пришельцев, которые ускользали от него все эти годы.

Большую часть жизни у него не возникало потребности верить в высший разум. Свой собственный он почитал высшим во всех аспектах. Полагал себя глубоким мыслителем, философом, уважаемым ученым, к чьему мнению прислушивался мир… но и сам прислушивался к мнению других уважаемых ученых, элиты, значимость которой для общества (по его оценке, да и по оценке большинства) не знала равных. Пять лет тому назад он узнал, что некоторые ведущие специалисты по квантовой физике и молекулярной биологии склоняются к удивительному для материалистов выводу: Вселенная предлагает разнообразные и неопровержимые свидетельства того, что она – продукт творения разума, и число таких ученых медленно, но неуклонно растет. Его мировоззрение получило жестокий удар, но он не мог позволить себе отмести эту информацию и по-прежнему убивать, радуясь жизни. Убивать он продолжал, но уже не с той радостью, что прежде. Мэддок не мог принять гипотезу существования Бога, потому что она накладывала слишком много ограничений. Прежде всего восстанавливала понятия добра и зла и нормы морали, от которых прогрессивные утилитарные биоэтики с успехом очищали общество. Престон Мэддок не хотел жить в мире, созданном высшим разумом, где каждая человеческая жизнь имела смысл и предназначение. Престон Мэддок отвергал этот мир, считая себя хозяином собственной судьбы, единственным судьей своих деяний.