Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

и свое прошлое, что хотела отравиться. Ее спасло только знакомство с «баронессой», чутьем угадавшей, что с ней делается. Материнство «баронессы» открыло глаза Татьяне Ивановне.

Вот о чем думала и передумывала Татьяна Ивановна, целые дни работая на своей машинке. Ее охватывал какой-то ужас при одном воспоминании о прошлом, и она опять ненавидела себя. Ей показалось, что Наташа чувствует к ней инстинктивное отвращение, как к нечистому животному, и эта мысль ее убивала. Она не могла в этом случае быть откровенной даже с «баронессой», потому что есть вещи, о которых не говорят. Успокаивала ее только одна работа, вернее – чисто-физическое утомление.

Зато как хороша была эта первая трудовая Пасха, это заработанное тяжелым трудом воскресение! У Наташи явилось первое новенькое ситцевое платье, новые башмачки, шляпка и осеннее пальто, – все было свое, кровное, и Татьяна Ивановна гордилась этими пустяками.

– Мы пойдем в самую маленькую церковь встречать Христа, – говорила она «баронессе». – Когда я была маленькой девочкой, то всегда ходила вместе с мамой.

Нашлась и маленькая церковь. Татьяна Ивановна молилась со слезами на глазах, и молилась не о себе, а о своей девочке, перед которой чувствовала себя такою виноватой. Ей казалось, что это для нее служат, для нее поют, для нее все радуются, – ведь она воскресла для другой жизни.

VI

– Вы счастливая, Татьяна Ивановна, – говорила «баронесса», когда Татьяна Ивановна вскоре после Пасхи нашла себе место продавщицы в одном из модных магазинов. – Это вам Бог на девочку посылает.

Место было неважное, всего на двадцать пять рублей, но зато постоянное, а это много значило для маленького хозяйства. Прежде всего, Татьяна Ивановна наняла себе маленькую квартирку в две комнаты и была так счастлива этим своим углом, как никогда. Было только одно неудобство, именно, что ей приходилось оставлять девочку одну, с прислугой. Вечера, положим, были свободны, но девочка в это время ложилась спать. Свободными оставались праздники, когда Татьяна Ивановна могла целый день посвящать своей Наташе. Это были счастливые дни, и мыслью о них девушка жила всю трудовую неделю. Заработанных средств, конечно, не хватало, и Татьяна Ивановна боролась с обступавшею ее кругом нуждой с героизмом всех бедных тружениц. Она экономила на своих платьях, на обуви, на пище, только бы свести концы с концами. Некоторым подспорьем являлась частная работа, которую девушка брала на праздники, а отчасти исполняла по вечерам, когда Наташа спала в своей кроватке.

Вся жизнь Татьяны Ивановны сосредоточивалась теперь в дочери. Она не могла себе представить, как бы могла жить без нее. Мысль о девочке являлась для нее чем-то магическим, что заслоняло все житейские невзгоды, неприятности и непосильный труд. Сидя вечером за работой и прислушиваясь к ровному дыханию ребенка, девушка часто удивлялась, как она могла жить раньше, как не умерла просто от стыда? Наташа являлась проверкой всей ее жизни, и во всех случаях она прежде всего думала о ней: а как Наташа? Это был центральный пункт, из которого исходило уже все остальное. Любуясь иногда на тихо спавшую девочку, Татьяна Ивановна часто с тоской думала о том, какое будущее ждет вот эту детскую русую головку. Ей делалось страшно, потому что она сама может заболеть, умереть, и девочка очутится на улице. Это была ужасная мысль, тем более, что Татьяна Ивановна именно в эти минуты чувствовала особенно ярко свое полное одиночество. Вон у других детей есть отцы, взрослые братья и сестры. Нет, лучше не думать о таких вещах!

Вся жизнь Татьяны Ивановны измерялась теперь одним словом: Наташа. Весь ее трудовой день, каждая свободная минута, каждая копейка, каждая мысль, каждое движение, – все это сосредоточивалось, как в центре, в ребенке. А Наташа оставалась все таким же дичком и ужасно тосковала по своей деревне, грязной мамке Агафье, по пьяном тятьке Андрее.

– Тебе скучно, деточка? – часто спрашивала Татьяна Ивановна, любовно заглядывая в детские глаза.

– Да… – отвечала девочка; она уже теперь знала, что такое «скучно».

– В деревне лучше?

– Куды лучше…

– Нужно говорить: куда.

Наташа не могла отвыкнуть от деревенских слов и приводила Татьяну Ивановну в отчаяние своим произношением. Например, Наташа по-новгородски говорила «оны», вместо они, Девочка вообще как-то сторонилась матери и часто смотрела на нее «чужими глазами», как называла про себя Татьяна Ивановна этот недоверчивый детский взгляд. Конечно, время должно было сделать свое дело, но ведь приходилось ждать, ждать и ждать, когда на сердце скребли кошки, Летом Татьяна Ивановна по праздникам ходила гулять с девочкой, чтобы развлечь ее. Побывали в Летнем саду, в Таврическом, в Зоологическом, раз даже ездили на пароходе на Острова, – Наташе было все-таки скучно.

Внутренно Татьяна Ивановна переживала тяжелое испытание. Изо дня в день велась упорная борьба между материнскою любовью и детским равнодушием. Наташа не сдавалась. Это маленькое детское сердце было глухо и слепо к окружавшей его атмосфере любви. Татьяна Ивановна приходила в отчаяние и потихоньку плакала. Да, это была ужасная кара за ее прошлое. По-своему ведь ребенок был совершенно прав. В самом деле, если разобрать серьезно, какая она мать? Разве матери бросают детей на произвол судьбы, откупаясь от них деньгами? Конечно, девочка сейчас не умела ей сказать всего, но это не мешало ей чувствовать, и затем ведь придет время, когда, она ей скажет это. Да, скажет. И никакой искус, никакой подвиг, ничто не покроет этого жалкого прошлого.

Прошло полгода, прежде чем Татьяна Ивановна решилась спросить дочь:

– Наташа, а ты меня любишь? Ну немножечко, чуть-чуть?

Девочка посмотрела на нее «чужими глазами» и отрицательно покачала головой.

– Н-не-е…

– Нужно говорить: нет. Да ведь я твоя мама? Понимаешь, ма-ма… Настоящая твоя мама. Другой у тебя мамы нет…

– Нет, не мама… Мамка осталась в деревне.

– А ту мамку любишь?

– Люблю.

Это было ужасно. Настоящая драма и, как все настоящие драмы, она разыгрывалась в самых простых, наивных формах. Искренние ответы девочки приводили Татьяну Ивановну в отчаяние. А что она могла поделать? Детское сердце не купишь.

Стояла уже осень, настоящая петербургская гнилая осень. У Татьяны Ивановны было очень плохонькое осеннее пальто, а купить нового было не на что. Часто она возвращалась домой с мокрыми ногами, – вопрос о новых калошах являлся неразрешимым. А эти темные осенние вечера, когда дождь хлещет, завывает ветер, и кругом расстилается какая-то мокрая тоска! Хорошо тому, у кого есть свой теплый угол, семья, хорошие знакомые, где можно, по крайней мере, выговориться и отвести душу. У Татьяны Ивановны была только одна «баронесса», и она изредка отправлялась к ней поверить свое горе.