Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея - Берд Кай

После того как их представили друг другу, Китти спросила Нэнси: «Вам не жарко в такой пышной прическе?» Нэнси это замечание показалось «потрясающе грубым». А вот Роберт ей поначалу нравился. Он был «удивительно похож на Пиноккио с порывистой походкой, словно его, как куклу, дергали за ниточки. Зато в манерах не было ничего деревянного — он испускал теплоту, участие и вежливость пополам с клубами дыма из трубки». Когда Роберт вежливо поинтересовался, чем занимается ее муж, Нэнси объяснила, что он временами работает у Лоренса Рокфеллера в отеле.

«Он работает у Рокфеллера? — переспросил Оппенгеймер, попыхивая трубкой. И затем, понизив голос, пошутил: — Мне тоже, бывало, платили за вредоносную деятельность».

Нэнси прониклась к Роберту благоговением. Она никогда прежде не встречала таких чудны́х людей. Через год Оппенгеймер уговорил семейство Гибни продать ему участок под коттедж. Весной 1959 года, когда строители все еще возводили новый дом, Китти написала Нэнси Гибни о желании приехать на Сент-Джон в июле и пожаловалась, что им негде остановиться. Вопреки здравому смыслу, Гибни предложила им комнату в своем большом доме на пляже.

Через несколько недель Оппенгеймеры прибыли с четырнадцатилетней дочерью Тони и ее одноклассницей Изабель. Китти заявила, что девочки будут спать в палатке, которую они привезли с собой. Потом сказала, что на все лето они, пожалуй, не останутся, но месяц поживут. Нэнси Гибни была ошарашена: она рассчитывала принимать гостей только несколько дней. Это было начало «семи гадких, шумных недель», как потом назвала этот период Нэнси, полных размолвок, недоразумений и настоящих ссор.

Мягко говоря, Оппенгеймеры были неудобными гостями. Китти по обыкновению не ложилась спать полночи, часто воя от болезненных «приступов панкреатита». Выпивка лишь усугубляла ее мучения. И она, и Роберт «были большими любителями выпить и покурить в постели». Каждый вечер Китти рылась на кухне в поисках драгоценного льда для напитков. Нэнси Гибни иногда будили «частые ночные кошмары» Роберта. Полуночники обычно просыпались только к полудню.

Однажды августовской ночью Китти в третий раз разбудила Нэнси шумом на кухне, где с фонариком искала лед. Поднявшись, чтобы посмотреть, в чем дело, Нэнси наконец не выдержала: «Китти, человеку, пьющему всю ночь, лед не нужен. Возвращайтесь в свою комнату, закройте за собой дверь и не выходите, даже если будете умирать».

Китти некоторое время смотрела на Нэнси, потом изо всей силы ударила ее фонариком. Удар прошел мимо и лишь оцарапал хозяйке дома щеку. «Я ухватила ее за плечо и затолкала обратно в комнату, потом захлопнула и забаррикадировала дверь», — написала в воспоминаниях Гибни. На следующее утро Нэнси уехала в Бостон проведать мать, сказав детям, что вернется только тогда, «когда съедут эти сумасшедшие». Оппенгеймеры покинули ее дом в середине августа.

На следующий год Оппенгеймеры вернулись в уже готовый пляжный коттедж, но, как и следовало ожидать, отношения с четой Гибни так и не пришли в норму. Нэнси Гибни перестала разговаривать с Оппенгеймерами и провоцировала Китти, втыкая в песок со своей стороны пляжа щиты с надписью «частная собственность». Дети Гибни запомнили, как Китти расхаживала по пляжу и опрокидывала щиты.

Нэнси враждовала с Китти, но Роберта невзлюбила еще больше. «Я испытывала тайную жалость и уважение к Китти, хотя и не показывала их. Даже в худшие моменты она вела себя абсолютно бесхитростно, храбро, как маленькая львица, и сохраняла свирепую преданность своей стае». Роберт же, вопреки первоначальному благоприятному впечатлению, казался ей лицемером. Нэнси видела Оппенгеймера в исключительно негативном свете. В своих записках о совместном летнем проживании она вспоминает, что четырнадцатая годовщина атомной бомбардировки Хиросимы 6 августа «была для наших гостей днем теплой ностальгии, улыбочек и возбужденных воспоминаний. Ни один человек, наблюдавший за Оппенгеймером в этот день en famille, не усомнился бы, что он заново переживает свой звездный час… он однозначно упивался бомбой и своей царственной ролью в ее создании».

Роберт никогда не повышал голоса. Никто ни разу даже не видел его в припадке злости — за одним памятным исключением. Через несколько лет после переезда в пляжный коттедж Роберт и Китти проводили у себя дома новогодний прием, как вдруг один из гостей, Иван Жадан, выдал громкую оперную арию. Боб Гибни решил, что с него хватит, и в бешенстве прибежал в коттедж Оппенгеймеров. Он захватил с собой пистолет и, очевидно, для привлечения внимания сделал несколько выстрелов в воздух. Роберт обернулся и яростно выкрикнул: «Гибни! Чтобы вашей ноги больше не было в моем доме!» После этого любые контакты между соседями окончательно затухли. Обе стороны нанимали адвокатов и вели тяжбы по вопросам о пляжных правах. Их вражда вошла на острове в легенду.

Прочие обитатели Сент-Джона не разделяли отношения Гибни к Оппенгеймерам. Иван и Дорис Жадан, колоритная парочка, жившая на острове с 1955 года, обожали Роберта. «В его присутствии никогда не чувствуешь неудобства, — вспоминала Дорис, — что можно отнести на счет его уравновешенности». Иван Жадан родился в России в 1900 году и в конце 1920-х и в 1930-х годах был ведущим лирическим тенором Большого театра. Несмотря на свое положение, певец отказался вступать в Компартию, а в 1941 году после вторжения немцев с группой друзей из Большого театра перешел линию фронта и сдался в плен. Их погрузили в вагоны для скота и вывезли в Германию. В 1949 году Иван умудрился эмигрировать из Западной Германии в США. Дорис вышла за него замуж в 1951 году, а в июне 1955 года, когда пара приехала на Сент-Джон, Иван объявил: «Я отсюда никуда не уеду».

Представленные Оппенгеймерам Жаданы обрадовались, узнав, что новенькие говорят по-немецки. На английском Иван разговаривал плохо, разговоры с Дорис обычно протекали по-русски. Шумливый и прямолинейный Иван Жадан был готов запеть по малейшему поводу. Временами он бывал колюч: если ему кто-то не нравился, он вставал из-за стола и уходил. Иван был до мозга костей антисоветчиком, но, даже зная о процессе Оппенгеймера, не находил в нравственных предпочтениях Роберта ничего, вызывающего осуждения. Иван редко обсуждал политику, однако Роберт заинтересовал его этой темой. Они представляли собой странную пару, но тем не менее получали удовольствие от взаимного общения.

«Китти, разумеется, была совершенно другой, — вспоминала Дорис Жадан. — Она была взбалмошной. При этом они [Китти и Роберт] берегли друг друга, даже когда она выходила из себя. <…> Она бывала очень вздорной. В ее душе сидел дьявол, и она это знала». И все-таки Дорис любила Китти. Однажды новая подруга сказала ей по секрету: «Знаешь, Дорис, между нами есть много общего. Мы обе замужем за совершенно неповторимыми мужчинами, и на нас лежит иная ответственность — не как на других женах».

На острове пили все. Хотя Китти тоже много пила, временами могла оставаться трезвой как стеклышко по много дней кряду. «Я не помню или помню очень мало, чтобы Китти была, что называется, пьяна», — вспоминала соседка Оппенгеймеров Сабра Эриксон. «Китти доставляла Роберту много неприятностей в жизни, — говорила Дорис Жадан, — и знала об этом. Но знала также, что без нее он бы не смог пройти через то, через что он прошел. <…> Китти любила Роберта. В этом можно было не сомневаться. Но при этом была сложным человеком. <…> Говоря по справедливости, Китти старалась быть настолько хорошей женой, насколько могла». В свою очередь, Роберт «был ей абсолютно предан, — заметила еще одна обитательница Сент-Джона Сис Фрэнк. — В его глазах жена не имела изъянов».

Китти часами работала в саду. Сент-Джон был райским местом для ее любимых орхидей. «Если в саду появлялся мертвый участок, — говорила Фрэнк, — то через неделю он чудесным образом расцветал. Китти превосходно обращалась с орхидеями». И все же Фрэнк не решалась заглядывать в коттедж, когда Китти оставалась дома одна. Хозяйка неизбежно отпускала язвительные, «ехидные» замечания на какую-нибудь неприятную тему. «Я научилась не принимать ее слова близко к сердцу, потому как она частенько бывала не в себе. <…> Я выучила все ее ходы и знала наперед, чего ожидать. Как ужасно жить с таким недовольством в душе».