Наследство. Огонь и меч - Саймон Браун

— С этим я спорить не стану.

— Но будете спорить со своим генералом?

— Полагаю, придется. — Салокан отвел взгляд. Поражение это было небольшое, и оно в основном лишь уязвляло его гордость, но он негодовал из-за него больше, чем следовало бы; король это понимал и обуздывал свой норов. Армия у него была сильна и готова к боям, но ей остро не хватало опытных командиров; он не мог обойтись без Рендла. По крайней мере, пока. Вот после того, как он разобьет Гренда-Лир и отвоюет Хьюм — и кто знает, может, даже Чандру? — можно будет и с Рендлом разделаться. Или повысить его в чине. Салокан находил, что это хороший способ привязывать к себе людей — он вполне себя оправдывал с большинством мужчин и некоторыми женщинами, покуда их не подымали слишком высоко. Нет смысла позволять им возомнить о себе невесть что; подданные не должны заноситься мыслью выше отведенного им шестка — и определенно не выше шестка самого Салокана.

Король встал, собираясь уходить. Рендл поднялся вместе с ним.

— Не хочешь пойти со мной навестить генерала?

— О, уверен, вы с этим справитесь, — натянуто улыбнулся Рендл.

— Несомненно, — кивнул Салокан. — И все же, мне думалось, ты хотел бы увидеть лицо Тевора, когда я сообщу ему новость.

Рендл покачал головой.

— Я не питаю к нему злобы.

«Пока», — подумал Салокан.

— Как скажешь. Завтра мы встретимся вновь.

Рендл хотел спросить, зачем, но подумал, что на сегодня он и так достаточно испытывал судьбу в разговоре с королем.

— С нетерпением жду этой встречи.

— Вон пограничный столб. — Прадо показал на тонкий красный шест на обочине дороги. — Мы вступаем в Хьюм. Еще три недели — и мы будем на границе, там отряд сможет отдыхать, пока не начнется оттепель.

Фрейма и Сэль кивнули, не столько приободренные тем, что добрались наконец до Хьюма, сколько угнетаемые мыслью о еще трех неделях похода в таких условиях. Последние два дня шли сильные снегопады, а температура была достаточно низкой, чтобы снег оставался на земле. При месящих его двух с лишним тысячах людей и лошадей дорога по-прежнему походила на топь, только обочины сделались потверже. И все же по ночам становилось страшно холодно, а утром отряд было трудно снова привести в движение.

«После этаких мытарств кампания покажется им легкой», — подумал Фрейма, но в данный момент его это мало утешало.

Он посмотрел на небо и поморщился при виде темнеющих туч. К ночи выпадет снег. Если он выпадет после того, как разобьют палатки, им будет в них потеплей, но ненамного. И, коль о том зашла речь, им вскорости придется разбить лагерь. Зимние дни были такими короткими, и приличная часть каждого дня уходила на приведение отряда в порядок для похода.

Он посмотрел на лежащую впереди дорогу и увидел, что еще час, и последние наемники покинут Чандру. Вот тогда Прадо, вероятно, и скомандует разбить лагерь. Внезапно его взгляд остановился на человеке, сидящем верхом на вороном жеребце у обочины дороги, не более чем в ста шагах от пограничного столба.

«Барис Малайка. Рад буду больше не видеть этого ублюдка. Слишком уж вплотную он следовал за нами для моего душевного спокойствия, он и его меч. — Фрейма улыбнулся про себя. — Его меч, Бездушный. Хотелось бы мне лишить души его самого».

Со своей стороны, Малайка был не менее счастлив видеть, как наемники покидают Чандру. Теперь он мог ехать обратно в Спарро и уведомить короля Томара, что эта зараза покинула его земли. Он был разочарован, увидев, сколько арранских лучников последовало за Прадо — но догадывался, что большинство из них отправились на поиски приключений, не помня по молодости лет, что сотворили с сельской местностью Прадо и ему подобные во время войны с работорговцами; впрочем, опять же, Арранскую долину война практически не затронула. Прадо и другие капитаны наемников поселились там после войны и принесли ей некоторое процветание. Благодаря амнистии Ашарны король Томар не мог выступить против них так, как ему хотелось.

Но может, теперь, когда снова пришла война, какая-то возможность все же представится. Малайке нравилась эта мысль. У него все еще чесались руки преподнести королю Томару голову Прадо; король насадит ее на пику и воткнет посреди навозной кучи. Или сохранит в назидание прочим наемникам.

Он дождался, пока границу не перешли последние из отряда, а затем развернул коня и начал долгий путь обратно в столицу Чандры. На это потребуется несколько дней из-за того, что эти шуты Прадо размесили грязь на дороге, и весной Томару придется заплатить за то, чтобы снова сделать ее ровной и утрамбованной. Однако дело того стоило; благодаря этому будут стерты всякие следы Прадо.

Малайка оглянулся через плечо, но ничего не смог разглядеть в нарастающем мраке. Отряд исчез, словно его и не было вовсе, и в этот миг Малайка нутром почуял, что никто из ушедших в поход с Прадо никогда больше не вернется в Чандру живым. Он подавил невольную дрожь. Времена и без того достаточно мрачные, ни к чему еще и прислушиваться к каким-то неясным предчувствиям. В любом случае, ему-то какое дело до этих бродяг? Туда им и дорога. Всем им туда и дорога.

ГЛАВА 13

Станы вокруг Верхнего Суака казались покинутыми. Вокруг нескольких костров еще теснились старики со старухами и детьми помладше, но все остальные обучались сражаться, или ковали оружие, или пасли скот. Линан наклонился к земле и очистил ее руками от снега. Трава под снегом была ломкой и желтой, а земля затвердела от замерзшей воды. По словам Гудона, раз земля сделалась холодной, значит, зима достигла своего пика. Отныне будет становиться все теплее.

Он выпрямился и откинул за плечи свое новое пончо — длинную одежду с меховым подбоем, подаренную Кориганой. — Ему становилось в нем жарко. Он уже почти не чувствовал холода, относя это на счет своей новой природы и той части крови, которая была четтской. В воздухе стоял густой запах гари и коровьего навоза — аромат, оказавшийся, против ожидания, довольно приятным. Не очень далеко от него скот сбился для согрева в кучу. Он слышал, хотя и не видел, как идет обучение: стук деревянных мечей, рысь, кентер и галоп кавалерии, рявканье выкрикиваемых приказов.

Линан узнал голос Камаля и сдержал подобно желчи поднявшиеся в нем гнев и ревность. Он ненавидел себя за подобные чувства. У него не было никаких прав на Дженрозу, он даже перестал думать о ней как о предмете воздыханий — но мысль о ней с Камалем заставляла его чувствовать себя презрительно отвергнутым. Ему думалось, что он мог бы совладать с этим чувством, если бы речь шла об Эйджере, Гудоне или Коригане… фактически о ком угодно, кто не занимал в жизни Линана такого важного места, как Камаль.