Виктор Цой. Последний герой современного мифа - Виталий Калгин

С «киношниками» непросто было работать. Каждый из них – человек с характером, не привыкший давать интервью и не любящий «съемки на камеру и всю эту показуху». Нам приходилось часто напоминать им, что все, что они делают, они делают ради юбилея Цоя и «Атамана». Поймите правильно, они не были капризными, отнюдь, просто это совершенно особенные люди, сейчас таких больше нет, и сравнить их мне не с кем… Никогда за всю свою более чем десятилетнюю практику работы журналистом я таких не встречала. Особенные – вот, пожалуй, то слово, которым я описала бы их. Как только они, вместе с Наташей и Сашей, уселись за стол на берегу Невы, где мы записывали первое интервью, стало очевидно, что эти люди – родственные души: они понимали шутки друг друга с полуслова, перебивали друг друга и при этом не теряли линии повествования, переглядывались одним им понятными взглядами и смеялись над одним и тем же. Эта общность – энергетическая и, если угодно, душевная – сразу же бросалась в глаза тем, кто просто наблюдал за ними. Как интервьюируемых, их не нужно было даже направлять, задавать вопросы – это все было лишним, мы, по сути, просто включили камеры и оказались вовлечены в их воспоминания. «Киношники» никогда не давали интервью о Викторе, не давали они его и сейчас, они просто позволили нам поснимать их разговоры, поприсутствовать в своей реальности. Самое забавное заключалось в том, что никто из «киношников» не мог вспомнить, как и откуда взялась песня «Атаман»! Мнений было много: расхожую версию о том, что эту песню забраковали из-за схожести с творчеством «Алисы», они отвергли. Так или иначе, но точно вспомнить и рассказать о происхождении «Атамана» не смог никто…

…В день записи клипа мы долго не могли приступить к съемкам. Несколько часов выставляли свет и камеры. Записывали «Атамана» всего минут 20 – три или четыре дубля, но подготовка была изматывающей. Я очень переживала, чтобы герои «не перегорели», знаете, когда вся энергия выходит еще на этапе подготовки и человек просто сдувается на включенной камере. Георгий Гурьянов, мне казалось, нервничал… Профессионален и точен Тихомиров… Как всегда спокоен Каспарян… Саша Цой за стеклом наблюдает за происходящим… Я уселась на пол в углу студии и сидела там без наушников – настолько мне хотелось поймать эту атмосферу. И парни отыграли безупречно!.. В их же инженерке на стене мы обнаружили расписание записей в студии, где в датах ю-n мая значилось «КИНО»… Это стало одним из первых кадров фильма… Мы сблизились во время съемок. Никогда не скажу «подружились», нет, но «киношники» перестали с недоверием и подозрительностью взирать на наши многочисленные кофры с аппаратурой, ослепляющий свет софитов, пропало опасение в их глазах. В какой-то из вечеров после съемок мы пошли на ужин в ресторан, не вспомню названия, на Конюшенной площади, известный такой в Питере ресторан. Его гости узнали участников нашей компании, включая Сашу Цоя, и менеджер в конце ужина подарила всем по скидочной карте. Она раздавала конверты, произнося вслух фамилии: «Каспарян, Гурьянов, Тихомиров… Цой…» Георгий сидел рядом со мной, и, наверное, только я услышала такой глубооокий вздох. Он тихо произнес: «Никогда не думал, что еще когда-то это услышу…» – и тут же улыбнулся своей неповторимой улыбкой!

Мне жутко интересно было познакомиться с Сашей Цоем, – он представлялся мне совершенно иным. Надменным, что ли, гордым… Ведь по сути, он – единственный наследник и имени и творчества отца, мальчик, к которому с самого детства приковано внимание и журналистов, и фанатов. Но этот красивый, высокий, худой и молчаливый парень оказался безмерно обаятельным и душевным, открытым с близкими людьми, нежным с Леной – его супругой, и точно так же, если не больше, увлекшийся идеей создания фильма, как и все мы. Во время съемок Саша впервые увидел Гурьянова, и этот знаковый момент нам удалось включить в фильм. Я даже не знаю, кто из них волновался больше: их рукопожатие было историческим…

Монтаж фильма шел ускоренными темпами, мы совсем выбивались из сроков, – много было чисто технических сложностей: навороченная графика, архивы, которые никто никогда не видел; многочасовые исходники Джоанны Стингрей, которые Саша раздобыл для фильма, домашнее видео, фотографии… Саша, как арт-директор картины, сам создавал графическое оформление, и даже музыкальное сопровождение к фильму мы писали отдельно, – в студии музыканты на разных инструментах наигрывали мелодии «КИНО»… По телевизионным меркам времени у нас было катастрофически мало… Узнав о том, что дату эфира подняли по сетке на день раньше, наш монтажер Саша Архипов тихо сказал: «Это невозможно, фильм не выйдет в эфир…» И тогда все просто переехали в монтажку… Запаслись энергетиками, печеньем, кофе… Наталия облюбовала себе диванчик в монтажной, а Женя с Сашей и вовсе четыре дня не выходили из Телецентра! В какой-то момент мне стало просто страшно за их здоровье… За день до выхода фильма в эфир руководство попросило продемонстрировать черновой вариант картины музыкальному критику газеты «КоммерсантЪ». Тогда я не без удовольствия протестировала наше творение на первом и небеспристрастном зрителе с хорошим, надо сказать, музыкальным если не вкусом, то опытом точно… И это было как в том анекдоте – «наблюдение за наблюдающим в два раза дороже»: удовольствие я получила огромное! «Как вам это удалось???» – первое и единственное, что я услышала от него на титрах…

…И знаете, я до сих пор не знаю ответа на этот вопрос… Наверное, сработало то самое, экзистенциальное… Наши умы, способности, таланты, трудолюбие и упорство были подчинены одной общей задаче… Чтобы все поклонники группы «КИНО» смогли услышать «Атамана»… И главное, парни из группы «КИНО» прониклись этой идеей! Это они, по сути, сделали невозможное, это им удалось вернуть Цоя в его исторический контекст – и фильм стал отличным подарком Виктору к дню его рождения!

Письма (из почты Виктора Цоя)

Как известно, группа «КИНО» получала много писем от поклонников. Куда они присылались? Читал ли Виктор Цой адресованные ему письма?

Марьяна Цой:

За всю жизнь Витя не выбросил ни одного письма. До последнего дня я отдавала ему всю корреспонденцию, приходящую и на мое имя, и на рок-клуб. Витя очень дорожил этими письмами, но отвечать на них было физически невозможно. Если одному написать, другой обидится, а ведь это тысячные кипы! Хотя Витя не раз говорил мне, что приходят письма, на которые хочется ответить. Кстати, они до сих пор живы, эти письма[1071].

Юрий Каспарян:

Вот про письма я ничего не знаю. Их было очень много. Но куда они приходили? На самом деле – это вопрос. Ведь у Виктора не было постоянного жилья. То есть он, конечно, был где-то прописан, но… Он как-то сетовал на это, но дальше разговоров дело не шло. Виктор возил с собой целый мешок фанатских писем, каждое читал. Лично мне писем никто никогда не писал. Мне звонили. Да. Звонили домой к моим родителям и говорили, вот, мол, у меня ребеночек от Юры. Мама никогда не ругалась, наоборот, говорила: «Ну что ж, давайте привозите, посмотрим…»[1072]

Джоанна Стингрей:

В 1989 году мы часто летали в Ленинград по делам, Виктор в то время уже окончательно обосновался в Москве вместе с Наташей, и возвращались мы из Ленинграда с мешками, полными писем. Мы садились в конце самолета и читали их. Виктор старался читать все письма, они очень много для него значили, он понимал, что ему выпала особая миссия в жизни[1073].

Инна Николаевна Голубева:

Да, я собирала Вите письма, которые приходили на наш адрес. Я же с Витей еще интриговала, честно скажу. Письма Цою шли чемоданами. Телефонные звонки, поздравления с праздниками и прочее. Открытки со словами «ты стал папой», «я рожаю, в родильном доме»… И вот, значит, письма приходят, и среди них одно такое письмо. Харьковская девица пишет. Портрет такой в большом конверте, какая она красавица. И пишет: «Витя, любимый, почему получается, что ты звонишь тогда, когда меня нет дома?» И тут я поняла: ее кто-то разыгрывает, парни или подруги. Сильно очень. Говорят ей, что звонил Виктор, и она потом себе места не находит. И это все длилось год, наверное. Я откладывала ее письма отдельно. Там про Сашу было, про Разлогову, как они все будут жить, про их любовь и сколько детей у них будет… Это все бесконечно было. А про Марьяну ничего не было. Она ее не воспринимала просто. Нет ее. Есть Разлогова, есть Саша. Не думаю, что она не знала по поводу Вити и Марьяны… Все это было обмусолено всей страной…

Фанатская открытка Виктору Цою. Из архива Наталии Разлоговой

Витя же периодически приезжал, с Наташей они снимали квартиру, и вот он приехал, пришел к нам. К Сашке, естественно. Я говорю: «Откуда же ты теперь?» Говорит: «Из Харькова». О, я тут и начала спрашивать, расскажи, как тебе город, как тебе что… И вот Цой сказал: «Знаете, Инна Николаевна, в Харькове со мной произошла странная история». Я, как ищейка, сидела, слушала, вникала во все. «Да что было-то?» – «Ну вот, пою я, и вдруг сквозь милицию и охрану ко мне прорывается девица, непонятно как, все ахнули, и говорит мне: „Здравствуй, это я…“ Ну, ее тут же скрутили, уволокли…» И я чувствую, что на него это произвело впечатление, потому что он мне сказал дальше: «Знаете, Инна Николаевна, это очень опасно». И пальчиком погрозил мне, вот так… Ведь могла же и полоснуть чем-нибудь в припадке ревности. Все что угодно. Толпа, которая его охраняла, растерялась совершенно, не была готова, челюсти у всех отвисли.